В эфире радио «Воскресение» состоялось интервью с гостем иереем Константином Корепановым, духовником Екатеринбургской духовной семинарии. Темой беседы ведущей Валентиной Ефремовой и отца Константина стала сложившаяся ситуация вокруг Среднеуральского женского монастыря. Предлагаем к прочтению первую часть интервью.
– Перед тем, как мы начнем разговор с нашим гостем, я хотела привести цитату из открытого письма к схимонаху Сергию (Романову), опубликованного на сайте Екатеринбургской епархии 6 июля 2020 года. Вот как оно начинается: «Отец Сергий! Я не высказывался открыто и подробно относительно Вашего поведения, поскольку надеялся сохранить Вас для Церкви, а саму Церковь уберечь от излишнего внимания тех, кто кормится на внутрицерковных конфликтах и нестроениях. Думал, что разговор с Вами должен вестись внутри Церкви, а не перед лицом всех, кто имеет доступ к сети интернет. Вы избрали странный для монаха способ общения – выкладывание в интернет видеороликов, словно Вы не схимник, а модный блогер. И это при том, что немногим ранее Вы обличали интернет как духовно вредную территорию и у Вас даже был бес знакомый по имени Интернет. Сейчас же Вы ушли из реального церковного личного общения в еще совсем недавно критикуемое Вами виртуальное пространство. В ответ обращусь к Вам тоже публично, но по старинке – письмом.
Многие задавались вопросом о причинах моего Указа, где я просил Вас принять как волю Божию мое благословение Вам помолчать и в тишине помолиться о мире, который переполнен блогерами, но скуден молитвенниками, где переизбыток информации, но мало подлинных смыслов, где много говорящих, но мало созерцающих… Я заботился о благе Церкви и спасении Вашей души».
Поясните, пожалуйста, что происходит вокруг Среднеуральского женского монастыря? Это большое огорчение, а для кого-то и смущение – видеть такие нестроения в православной обители.
– Конечно, смущение и огорчение для всех и, раз уж Вы начали с письма, для нашего правящего архиерея владыки Кирилла, в первую очередь. На самом деле очень мало людей представляют себе по-настоящему, как глубоко он расстроен и огорчен тем, что произошло. Как он пишет в этом письме, он сам был очарован образом, обликом, имиджем, который нес отец Сергий. И не то, чтобы кто-то настраивал его против отца Сергия, или он сам негодовал, он на самом деле очень тепло относился к этому человеку. И если закончилось это извержением из сана, такими последствиями, то, очевидно, были на это какие-то очень серьезные причины, которые привели к этому — и очевидно, что, если человек так полярно меняет точку зрения, для него это в любом случае болезненно. И владыка расстраивается больше всех из-за того, что произошло. Естественно, народ Божий тоже расстраивается.
О происходящем говорить очень глубоко и по существу я, наверное, не буду: это некий срез проблем, которые сложились в церковной жизни, начиная с 1990-х годов. Я не хочу говорить на тему рукоположения в 1990-е годы во священники людей, совершенно к этому неготовых, неспособных: такова была проблематика той эпохи, и все это понимают, но обсуждать эту проблему я не хочу. Есть много других проблем.
Это очень застарелая, очень давнишняя проблема, болезненная, и она касается не только ситуации с отцом Сергием или со Среднеуральским женским монастырем, а многих мест, в которых это с большей или меньшей интенсивностью происходит. Это в целом наша общая церковная проблема, а не проблема взаимоотношений отца Сергия с митрополитом Кириллом. Во-первых, абсолютная церковная необразованность церковного народа (я с этим еще могу как-то примириться), совершенное нежелание образованность церковную получать — абсолютное закоснение в том, что «я не знаю, не знал и знать не хочу, мне это все неинтересно, я сам принимаю решения». И самое болезненное для дальнейших судеб Церкви – это абсолютная нетрезвость духовная нашего церковного народа.
Отец Сергий всего лишь вскрыл некую болезненность нашего церковного организма. Да любой человек (я или любой знакомый мне священник) скажи сейчас во всеуслышание, что он знает, как надо всем жить, как спасаться, и сопроводи он это свое заявление речью о том, что скоро конец и тот, кто держится за него, тот спасется – и он соберет вокруг себя огромное количество почитателей; все зависит от его личной харизмы, насколько он может произвести впечатление, показать обаяние, уверенность в себе и в том, что он делает. И за ним пойдут – это меня до слез доводит: «Что ж вы делаете-то?!».
Я помню, когда чуть больше 3-х лет назад наш владыка Кирилл предлагал мне священство (это было в его покоях), я ему сразу сказал: «Владыка, я знаю, как гибнут священники». Еще не будучи священником, наблюдая жизнь в Церкви не со стороны, а живя напряженной внутрицерковной жизнью, начиная с 1990-го года, я наблюдал и знаю этот способ, эту яму, в которую провалиться может любой священник: только скажи, что ты знаешь готовый рецепт, придумай или просто выуди откуда-нибудь страшилку, что не сегодня-завтра все будет плохо и надо спасаться, кто может, – и за тобой пойдут люди. То, что люди так уязвимы, готовы идти за кем угодно, только не за Христом – вот болезнь нашего современного церковного народа. Поэтому как 20 лет назад, так и сейчас это событие показывает эту проблему.
Причем ладно бы шли простые бабушки, дедушки (они, кстати, гораздо трезвее относятся ко многим вещам — они много страдали, многое видели, но терпели). А сейчас вокруг этих событий со Среднеуральским женским монастырем столько поднято волны, столько ила со дна, столько людей высказывается… И грустно сознавать, что даже объективно образованные люди (я нисколько не подвергаю сомнению образованность) тоже духовно нетрезвы: они не видят то, что знакомо любому нормальному христианину. Они же не знают Христа, и отец Сергий не знает Христа — это же очевидно. Все остальное облекается просто в канонические формулировки, формулировки канонического права.
Владыка митрополит, наш правящий архиерей, в свое послание вставил слова из Игнатия (Брянчанинова): если ты духовник, твоя задача вести человека ко Христу, а не к себе, и если ты привел человека к себе и сделал своим почитателем, но не почитателем Христа, то ты проиграл.
– И в этом вся проблема. Вы немного предупредили мой следующий вопрос: давайте обратимся к личности отца Сергия. Что с ним произошло, как стали возможными нарушение священнической присяги, Апостольских правил (да и сам тон его выступлений — с агрессией, с бесконечными обличениями, часто звучащими откровенно абсурдными вещами)? А сколько откровенной клеветы выплеснуто! Все этоне соответствует ни статусу схимника, ни Евангелию любви.
– Да, так оно и есть. Я бы не хотел переходить на личность отца Сергия — я не архиерей: архиерей имеет право высказывать суждение и прещение, свое рассуждение о личности подчиненного ему любого члена Церкви. Я такой властью не обладаю, слава Богу. У меня есть свое мнение, но озвучивать его не буду, это ни к чему. Но я хотел бы сказать про другое. Владыка Кирилл очень точно ставит диагноз тому, что произошло с человеком, ссылаясь на его суждения.
Тщеславие. Если прочитать не с точки зрения канонического права, а с точки зрения объяснения духовной сущности сложившейся ситуации, то можно прийти к тому, что это — тщеславие (владыка несколько раз произносит это слово, ссылаясь в том числе на святителя Игнатия (Брянчанинова). И я знаю это. Когда я говорил, что знаю, отчего священник падает, я имел в виду это же.
Но, понимаете, Вы не священник, простой человек, но все же в непростой сфере работаете, и, очевидно, работаете давно, знаете многое, поэтому можете интерполировать ситуацию. Представьте себе, что Вас со всех сторон начали хвалить: «Ты говоришь правильно, ты говоришь здорово, ведешь себя замечательно».
– А потом в какой-то момент одернули и сказали: «Нет, ты не права».
– Даже не одернули. Понимаете, что происходит с человеком? Внутренне запускается механизм угодить им — не дай Бог, они завтра придут и скажут: «Знаешь, ты сегодня не очень хорошо говорил». У человека уже потребность, чтобы они каждый день приходили и говорили: «О, ты сегодня хорошо говорил, здорово!». Я начинаю как бы подстраиваться под них, и мой проповеднический раж начинает все расти и расти. Может быть, когда-то человек сказал некую фразу (даже случайно), но именно за эту фразу его похвалили. Он начинает ее говорить второй и третий раз, и он видит, что народу нравится — народ идет, хочет это слышать и видеть. А вот это уже вопросы к народу.
Владыка Кирилл в открытом письме, разбирая одну из его проповедей на Рождество Христово, отмечает, что человек говорил сколько-то времени в этот день, не сказав о Христе ничего. Это ладно, он говорит то, что народу нравится. Но народ-то слышит. Как?
Любой христианин, придя в храм на праздник Рождества Христова и не услышав там о Христе, должен выйти и больше сюда не приходить. Добро бы это была приходская церковь, где народу деваться некуда: все ж таки надо ходить. А это же монастырь, надо специально ехать, чтобы это услышать. Да как же он слушает, обыкновенный христианин?
В том-то и беда, что мы проповедуем что угодно, только не Христа, а мы должны проповедовать Христа, и Христа распятого. А если мы проповедуем конец света, немыслимые вещи, например, политику — как относиться к президенту? Есть совершенно конкретная заповедь Божия, как относиться к власти. В любом случае каноническими правилами категорически запрещено превращать амвон в какую-то политическую трибуну. Обращаться напрямую к президенту не имеет права не только простой священник — даже правящий архиерей не имеет права обратиться к верховной государственной власти с личными письмом или обращением, только Предстоятель.
А здесь человек, тогда священник, игумен, схимник, монах, просто член Церкви обращается к президенту с какими-то риторическими вещами или с письмами. Это канонически запрещено, за это извержение из сана: ты не знаешь порядка, ты через голову прыгаешь. Это, по каноническому праву, говорит, что ты возомнил о себе и уже сам себя считаешь себя спасителем человечества, себя считаешь опорой Церкви – это же очевидно прельщенное состояние. Ведь нормальное состояние для человека – сознавать, что он овечка, ищущая спасения в стаде, что он идет за пастырем – Христом, за теми, кого послал Христос искать нас. Это же смирение прежде всего, как критерий истинности христианской жизни. А если нет, если человек мнит о себе, то почитайте любого отца: он скажет, что это опасное состояние.
В том-то и дело, что Евангелие никто там не цитирует (евангельские кружки там не ведут), святых отцов там тоже никто не изучает (только разве что какие-то пророчества, которые говорили или не говорили святые отцы). Вся эта организация вокруг отца Сергия, все, что там сложилось, кристаллизировалось, – на самом деле все не так просто. Там очень много здоровых людей, нормальных, адекватно оценивающих, но они тоже попали под обаяние личности отца Сергия. Но та группа – он сам и его ближайшее окружение – это люди, которых интересовало только одно: возможность пророчества о конце света, конец света, возможности избежать конца света, его предотвратить — задачи все совершенно нехристианские.
Христос нам велит стяжать Дух Святой, «дух мирен», любить друг друга, научиться у Него смирению и терпению, распинаться вместе с Ним в терпении и молчании, молиться, но Он не учит нас бороться с властью. Он даже если и говорит, что «вы соль земли», то Он предполагает, что соль земли и свет миру – это те, кто стяжали благодать Святого Духа. А если мы ее потеряли, то выбрасываемся на попрание людям.
Но ничего трезвого, глубокого, чистого, Евангельского, святоотеческого, подлинно духоносного, святого там никогда не было. Меня не возмущает — меня угнетает, прижимает к земле эта безумная нетрезвость православного народа.
Что же вы ищите-то? Что же вы ищите, если человек не говорит о Христе? Что же вы ищите, если он не говорит, как каяться, как молиться, не говорит о том, что написано в Евангелии, — ничего о том, что представляет существенное для дела спасения человека? Что же вы там ищите? Почему вы идете туда, когда там ничего христианского нет? Ведь христианство есть там, где послушание.
– Можно ли подробнее о важности послушания епископу?
– Я уже на эту тему много говорил и даже вроде уже писал что-то. Знаете, когда вы не выпускаете Евангелие из рук, когда вы его не «штудируете», не «вычитываете», когда вы им живете, когда черпаете оттуда истину, жизнь, смыслы, на худой конец, тогда вам понятно, что вне послушания вообще ничего христианского нет — просто нет. Не существует.
Он был послушен Богу и за это послушание взошел на Крест, Он был кроток и смирен: «Научитесь от Меня, яко кроток есть и смирен сердцем». Научитесь! И испокон века свидетельство Церкви – кротость, смирение, послушание.
Это основа, на которой вырастает духовная жизнь, есть критерий, по которому проверяется истинность жизни. Апостол Павел говорит о послушании – сам явивший послушание во всем и даже тогда, когда ему угрожала смерть, он творил послушание и всю жизнь был послушен и Богу, и той власти, которая есть. Недавно читался отрывок из Послания к Галатам апостола Павла — он говорит в свое оправдание: Возвещаю вам, братия, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа. Вы слышали о моем прежнем образе жизни в Иудействе, что я жестоко гнал Церковь Божию, и опустошал ее,и преуспевал в Иудействе более многих сверстников в роде моем, будучи неумеренным ревнителем отеческих моих преданий. Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью Своею, благоволил открыть во мне Сына Своего, чтобы я благовествовал Его язычникам, – я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью, и не пошел в Иерусалим к предшествовавшим мне Апостолам, а пошел в Аравию, и опять возвратился в Дамаск. Потом, спустя три года, ходил я в Иерусалим видеться с Петром и пробыл у него дней пятнадцать. Другого же из Апостолов я не видел никого, кроме Иакова, брата Господня. А в том, что́ пишу вам, пред Богом, не лгу. Как у протестантов потом это все тоже возникнет: даже если человек истину Откровения получил от Христа, то сама истинность этого Откровения состоит в том, что он приходит к архиерею и говорит: «Со мной то-то и то-то произошло. Как, я правильно? Может со мной что-то не то? Ты-то ведь лучше знаешь». Послушание есть некий привкус реально присутствующего в человеке Святого Духа.
Потом апостолы очень много писали о послушании – особенно апостол Павел, слова которого читаются всякий раз во время праздника Пресвятой Богородицы. Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Нам каждый раз напоминается и говорится: в вас должны быть те же самые чувства, которые во Христе Иисусе, а Он был послушен даже до смерти, – это послание к Филиппийцам. А ближайшие ученики – мужи апостольские – на эту тему тоже продолжали писать, особенно известно в этом смысле писание Игнатия Богоносца (Игнатия Антиохийского), который был учеником Иоанна Богослова и оставил несколько посланий разным Церквам, где он подробно рассказывает о послушании епископа.
Я хотел бы два отрывка из Послания к смирнянам прочитать: «Ничего не делайте без епископа. Все последуйте епископу, как Иисус Христос – Отцу, а пресвитерству, как апостолам. Дьяконов же почитайте как заповедь Божью. Без епископа никто не делай ничего, относящегося до Церкви. Только та евхаристия должна почитаться истинною, которая совершается епископом, или тем, кому он сам предоставит это». По сложившейся практике нашего церковного устройства в каждого священника как бы имплицировано, включено сознание неполноты, своей собственной неполноты для созидания Церкви: он делегирован епископом на то место, на котором служит. Понятно, что у нас народ больше общается со священником, чем с епископом, и это кружит голову священникам, но священник в присяге подписывает и знать должен, как образованный человек, что в его присутствии Полноты Церкви нет: она есть только там, где есть епископ, и она образуется и при моем служении — если я это помню и осуществляю память тем, что я поминаю правящего архиерея и предстоятеля нашего Патриарха Кирилла и этим свидетельствую, что я помню, что я сюда всего лишь делегирован (вы же понимаете, что такое делегирован: захочет архиерей – он отзовет. Сколько копий сломано «как он может отзывать, как он может не отзывать» – это его, если хотите, Церковь: он здесь архиерей, он здесь верховная власть, которую дал ему Христос на созидание этой Церкви, он решает где мне служить – здесь или в другом месте, он как бы для меня глашатай воли Божией).
И это должен помнить любой священник, и пока он это помнит, там совершается литургия, – потому что он почитает власть епископа.
Если же священник отталкивает власть епископа и говорит: «Нет, я сам по себе, я благодатный есть, я рукоположен, я сам могу совершать…» – нет, Евхаристия там просто не совершается. Ты можешь там все, что угодно делать – произносить замечательные проповеди, танцевать, петь – что хочешь делать, но там ничего не происходит: Церковь там, где епископ – это совершенно конкретное свидетельство всей первенствующей Церкви, она четко так сказала. Поэтому священник должен умалиться: помнить свое место и сознавать, что Церковь – это не он сам (это тоже к прелести относится).
Второй отрывок из 9-й главы Послания к смирнянам: «Прекрасное дело – знать Бога и епископа. Почитающий епископа, почтен Богом; делающий что-нибудь без ведома епископа, служит дьяволу». Предельно конкретно. Это Игнатий Богоносец, это начало II века по Рождестве Христовом. И он не единственный — просто у него очень небольшие послания, очень лаконичные, чеканной формулировки: там пространности никакой нет, поэтому его удобно цитировать. Но также, скажем, Климент Римский, например, об этом же пишет. Все пишут: они понимают, что Церковь — не сама по себе.
Скажем, люди собрались: «А давай будем верить во Христа?». Верьте, кто вам мешает? Ничего плохого – верьте во Христа, продолжайте. Хорошее дело – делайте добрые дела, молитесь Богу – но не Церковь. Церковь – это то место, где Бог присутствует потому, что Он пришел. А пришел Он, именно сойдя к людям, сойдя на апостолов. Не где-то в другом месте, а на апостолов. Кто прилепляются, прикипают, присоединяются к апостолам, – те в Церкви. Кто-то по-другому верит – они не в Церкви (они хорошо, правильно делают, но они не в Церкви). Они делают это, пока не придет время им войти в Церковь. Если они так и не войдут в Церковь, образуя свое собственное собрание, то по канонам они не могут считаться частью Церкви, ибо Церковь – это не просто вера: это благодать, которая излилась единожды в день Сошествия Духа на апостолов, и она именно конституирует, образует церковное бытие.
Поэтому святые отцы первенствующей Церкви всегда настаивали на том, что очень важно. Ты кто? Я пришел к тебе на литургию – ты кто? Ты какой епископ? Ты от апостолов преемник или ты сам себя сделал епископом? Если ты сам себя сделал епископом, меня не интересует хороший ты, приятный или не приятный, ты не тот просто. Нужен именно епископ, имеющий апостольское преемство, и на основании, который Дух Святой сотворил из апостолов, люди достраивают себя в церковную Полноту.
– Есть такой вопрос: в чем, по-Вашему, феномен популярности этой темы в публичном пространстве? Почему первые выступления отца Сергия срезонировали и нашли отклик у части верующих? В нашем народе дремлет недовольство властью? Кто-то хочет новой революции? Но ведь это не христианский путь: разве Христос призывал к свержению царя земного?
– Очень хороший вопрос, поднимающий очень серьезную тему. Почему резонируют? Во-первых, у нашей страны, у нашего народа очень давнишнее (насколько я читал исследования на эту тему: давно этим вопросом занимаюсь и интересуюсь), как минимум XVI век, четко обозначенное представление: кто обиженный, кто пострадавший, тот и прав, того и надо жалеть.
Это впервые обозначилось в эпоху гонений Ивана Грозного, разных репрессий (я сейчас не обсуждаю, насколько он был прав, — скорее, чаще всего не прав), но тогда впервые возникла тенденция говорить, что человек прав только потому, что он пострадавший, пострадавший от власти. Потом это будет развиваться все больше: в XVII веке это уже будет частью литературы — там будут возникать образы, например, «Повесть о бражнике», где все оправдание человека в том, что он ничтожество, а все «хорошие» люди наверняка хорошие по какому-нибудь плохому поводу. А ничтожество — «я гол, как сокол, значит я хороший, меня надо в рай пустить: я пил, зато я не врал, я власти не домогался…». У Достоевского есть подобные вещи – бедный человек, «Бедные люди», «маленький» человек Гоголя — вся литература выстраивается на том, что человек обиженный, тем более обиженный властью, заведомо вызывает симпатию. У нас в народе это часть нашей ментальности, насколько это все давно идет, есть жалость к пьяному человеку.
Посмотрите на американскую культуру: пьяница – всегда негативный оттенок в культуре – литературе, кино или музыке, – пьяный негативный. Но если он может вылечится, станет хорошим, преуспевающим, вот тогда хорошо. Только у нас «пьяненький» (как у Достоевского) — это целый спектр людей, которых пожалеть надо: жизнь-то сами понимаете какая, что делать, как не пить…
К обиженным людям и угнетенным (особенно обиженным властью) заведомо хорошее отношение. А в XX веке это прошло через ужасный перелом, который мы не можем изжить до сих пор. В местах заключения оказалось очень много хороших людей, в результате это ввело в наш повседневный культурный обиход уголовную тематику и то, что мы сейчас имеем. Даже Михалков свои передачи так делает. «Воровская культура – заведомо хорошая», она в интерпретации, рефлексии народа – хорошая: «Да, он бандит, да, он что-то сделал, но с другой стороны, куда в этой дурацкой стране деваться, как еще жить по-человечески в этой стране?!».
Все мы так или иначе с этим миром связаны – это некий ментальный фон, когда мы видим, если власть кого-то наказывает (посмотрите, что делается в Хабаровском крае: человека осудили, завели дело по вполне конкретным, очень нехорошим статьям, а народу все равно: он бунтует, ведь пострадал человек) – значит, он хороший. Не может от этой власти пострадать плохой человек: если пострадал, значит – хороший. Много интересных анализов ситуации событий, произошедших в XIX — XX веке в Российском обществе — все писатели это отметили. Посмотрите, даже Тургенев, на что уж либерал, дворянин, не может подавить свои симпатии к нигилистам, которых он, как человек культуры, презирает, но не может подавить симпатии: они же против власти. Чехов – человек высочайшей культуры – связался с этими же людьми потому же.
Четко линия прослеживается (от восстания декабристов), когда человек власти, действующий по поручению власти, олицетворяющий власть – это заведомо плохой человек. А если кто-то от нее пострадал или кто-то с ней борется – априори хороший человек. На этом фоне – это не только церковная проблема, а проблема, болезнь нашего народа. Мы потому и революцию поддержали на народном уровне: «Они с властью борются – это ведь хорошо, будет у нас своя власть!». Проблем из-за этого в нашей отечественной истории очень много. До сих пор все это не остановлено потому, что любой американец (не сегодняшнего времени – до эпохи Трампа) знал, что власть – это хорошо: власть надо поддерживать, это некий показатель твоей социальной зрелости, статусности; можно с кем угодно ругаться, спорить, но власть – это святое. В принципе, в любой западной стране так принято.
Только у нас не такая власть (допустим у нас не любят Владимира Владимировича Путина) – а кого они любят? До него был Ельцин, до того – Брежнев, до этого был Хрущев, Сталин – их в свою очередь тоже не любили: они были власть. И кто бы ни пришел – она плоха, просто потому что власть. Бакунин, может быть, угадал, сказав, что анархизм – это национальная черта русского народа, что мы в принципе не признаем власти – «никакого права власти ни у кого нет». Мы все внутренне, на подсознательном уровне анархисты, поэтому всякий раз, когда появляется фигура бунтовщика, мы не разбираемся, за что его наказали, какие правила, что он такого сделал – надо поддержать человека. У меня есть прихожанка (очень ее люблю, удивительно волевой человек, отзывчивый), она говорит: «У меня установка с детства – всегда становиться на сторону того, кого обижают. Сейчас я начинаю бороться с этим – я понимаю, что часто обижают за дело и человек сам виноват, нужно разобраться. Я не могу ничего с собой сделать – надо защитить человека, которого сейчас обижают».
– Человек анализирует – это хорошо.
– Да, но ведь он вошел в Церковь: стал немножко думать головой, в ней запустился такой процесс, она это понимает. Феномен такой: у нас в принципе, пока человека никто не трогал, никому не надо было, как только тронула, причем власть – очевидно, раз его наказали, значит за что-то хорошее, за плохое же не будут наказывать, – значит, он хороший человек.
– Менталитет русского народа.
– Да. А вторая причина, по которой все это произошло – это вторая наша черта, созданная нами самими (мы ее родили) – это страх; этого никогда не было в народе — русский человек вообще народ не боязливый. В будущее он смотрел широко раскрытыми глазами, не боялся врагов — сама жизнь человека очень трудная на русской земле не только со стороны власти, а просто трудно выращивать хлеб, строить дома, выращивать фрукты, овощи, растить детей на этой земле: это суровая земля.
Страха никогда не было, враги к нам приходили – мы поколение победителей, людей, которые в принципе храбрецы: не только в Великую Отечественную, но и во всех сражениях никогда русский народ не давал маху с точки зрения трусости, малодушия и т.д. А после того (вы должны помнить) как эти интенции постепенно развивались в обществе, когда социализм, существующая идеология, рухнула, – люди почувствовали страх. И он пленяет все больше и больше.
В 1990-е годы жило поколение людей, которые в основном поколение послевоенное (люди, рожденные в 30-е, 40-е, 50-е годы ХХ века), которые жили тяжело и умели терпеть. Хотя они боялись, но умели терпеть и строили жизнь, поэтому пережили 1990-е годы. А потом появилось поколение, зараженное только страхом, – а терпения нет. В нашей теме: на русской, постсоветской почве, идеи, подстегивающие страх, стали развиваться очень быстро в церковной среде. Все это тлело и когда случилась беда с коронавирусом – все последние подпорки рухнули, и люди уже не могли удерживать свой страх перед пандемией, перед тем, что непредсказуемо можно заболеть и умереть (как будто от рака это нельзя сделать, как будто люди не видели, как в три месяца человек совершенно здоровый кончается от рака на пустом месте).
Тут все это почему-то вышло из берегов, залило все и люди испугались грядущей цифровой революции, цифровизации, окончания образования и всех прочих и прочих страшилок. Появилось очень много страшилок, и нервная система людей, их миросозерцание рухнуло. На самом деле и у людей вполне церковных все «поплыло» – сейчас очень много больных людей в кризисном, критическом состоянии, переживающих надлом, кризис. Многие родители, которые оказались на домашнем обучении. Ладно с одним ребенком, а когда их 3–4–5 – со всеми ими что делать?! Они 3 месяца сидят дома – нельзя ни выйти, ничего. Просто закройте человека в помещении – он же с ума сойдет, это же пограничное состояние: он же должен выходить, к людям, ему нужно общение, нужен воздух, нужна работа – это его потребности, а его ограничили: фактически его «закрыли» не на 15 суток, а на 3 месяца. Конечно, это страх, что это может продолжиться, продлиться, что вообще может это навсегда войдет в нашу жизнь.
Страх очень сильно людей надавил, изувечил. Когда появился человек, который помогает найти исход этому страху, обманчиво соблазняет иллюзией того, что мы можем вернуться или создать какой-то мир, в котором бояться не будете – он будет светлый, замечательный, я наведу порядок.
– Это история со Среднеуральским монастырем.
– Да. Они не задумываются над тем, что он не может этого сделать: человек, который боится – не задумывается, он готов поклониться в ноги любому человеку, который избавит его от страха. Об этом еще сказал Федор Михайлович Достоевский. Помните «Легенду о Великом инквизиторе»? Посредством чего там католический епископ взял власть над народом? Люди боятся. И когда он сказал, что им больше бояться нечего, они стали его рабами. Это построено на очень нехорошей психологии. Ведь Сталин действовал точно так же (не знаю – у меня нет об этом материалов – сознательно или просто как человек, прошедший хорошую мафиозную школу, где и так это все действует, не знаю, как он это придумал), но народ надо было запугать, — а потом им можно управлять, делать с ним все, что угодно.
– «Сначала нужно народ разнуздать, а потом взнуздать» — есть такое выражение.
– И вот этот страх – лучшее средство для манипуляции. Когда страх захлестнул множество людей, привел к тому, что многие не могли этот страх больше сдерживать, проповедь о том, что есть виноватые и их надо наказать, надо создать общество, в котором будем жить хорошо, эта иллюзия привлекла к себе народ: «Есть тот, кто понимает, как нам плохо, как нам страшно, и он обещает нас от этого страха избавить».
Продолжение:
Иерей Константин Корепанов в эфире радио «Воскресение». Часть вторая
