24 и 25 августа 2021 года в Екатеринбурге по благословению митрополита Екатеринбургского и Верхотурского Евгения прошел традиционный XVII съезд православных законоучителей на тему: «К 350-летию со дня рождения Петра I: секулярный мир и религиозность».
Публикуем наиболее яркие доклады участников съезда. О подвиге такого подвижника благочестия как преподобный Далмат Исетский и осмыслении этого подвига в сочинениях XVIII века рассказал проректор по научной работе Екатеринбургской духовной семинарии протоиерей Петр Мангилев.
Урал в XVII — начале XVIII веков: подвиг святого преподобного Далмата Исетского и осмысление этого подвига в сочинениях, созданных в Далматовском Успенском монастыре в XVIII веке
Для истории христианского просвещения нашего края (как и всякого другого) первостепенную значимость имеют те святые, которые в крае подвизались. Их подвиг, память о них вдохновляли многих и многих. И именно к образам подвижников благочестия мы должны обращаться и сейчас. Огромное значение для нашего края имеет подвиг святого преподобного Далмата Исетского.
Преподобный Далмат – Дмитрий Иванович Мокринский – родился в 1594 г. в г. Березове. Отец святого служил казачьим атаманом в сибирских городах, мать, по всей видимости, происходила из новокрещеных сибирских татар или остяков. Дмитрий Мокринский был поверстан в дети боярские. Около 1627/28 г. семью Мокринских перевели из Берёзова в Тобольск. В 1628 г. Дмитрий Мокринский упоминается как тобольский городничий, в 1633 г. находился на должности приказчика в Вагайском острожке. В 1642/43 г. он оставил государственную службу и принял постриг с именем Далмат в Невьянском Богоявленском монастыре.
Около 1644 г., стремясь к уединению, преподобный покинул обитель и поселился в пещере на высоком берегу р. Исети при впадении в нее р. Течи, называвшемся Белое Городище. Эти земли принадлежали тюменскому ясачному татарину Илигею, сдававшему их в аренду жителям Невьянской и Ирбитской слобод для рыбных и зверовых промыслов. Хозяин земли под влиянием арендаторов дважды пытался изгнать святого. Илигею во сне явилась Богородица в багряных ризах с хлыстиком в руке повелела не только не обижать преподобного, но и отдать ему вотчину. Татарина охватил ужас, и он в присутствии детей и сородичей весной 1646 г. передал преподобному владения на Белом Городище.
Спустя некоторое время вокруг пустынножителя собралась братия и возник монастырь. Новооснованная обитель была первым русским поселением в долине р. Исети. Впоследствии Далматов монастырь сыграл важную роль в просвещении и хозяйственном освоении края, в течение века являлся форпостом в обороне вост. рубежей России от набегов калмыков, башкир и сибирских татар.
После 1651 г. в монастыре принял постриг с именем Исаак сын преподобного Далмата, в 1666 г. ставший первым игуменом новой обители, в 1702 г.- архимандритом.
Скончался святой преподобный Далмат 25 июня 1697 г.
Такова, кратко, основная канва биографии преподобного Далмата Исетского.
Для понимания агиографического образа святого преподобного Далмата первоочередное значение имеют сложившиеся в Далматовском монастыре тексты, повествующие об основателе монастыря старце Далмате[1]. В первую очередь здесь должно быть названо «Известие об основании Далматовского монастыря»[2], составленное настоятелем этого монастыря архимандритом Исааком (Мокринским). Изучавшая и издавшая памятник И. Л. Манькова[3] относит сочинение «к жанру исторической повести» и отмечает, что «вместе с тем оно испытало на себе и сильное влияние агиографического канона»[4]. Как полагает исследовательница, сочинение было написано между 1708 и 1711 гг. Известие не является литературным сочинением в собственном смысле слова. Составитель «Известия» не ставил перед собой никакой литературной задачи. Задача «Известия» предельно утилитарна – это прежде всего документ, призванный свидетельствовать о земельных угодьях монастыря. Появление этого документа было обусловлено, как полагает И. Л. Манькова, гибелью монастырских архивов в пожаре 1708 г[5]. В ситуации серьёзного интереса светской власти к церковным земельным угодьям документы на право владения землей должны были быть в порядке.
«Известие» условно может быть разделено на две части. Первая часть содержит довольно подробный рассказ о старце Далмате и об основании им монастыря. Во второй части по годам перечислены переписи монастырских земель. Некоторое право рассматривать «Известие» в ряду литературных произведений позволяет первая часть памятника, хотя и она призвана обосновать право владения монастырем земельными угодьями. Повествование здесь подробно по той причине, что документов на изначальную свою вотчину у монастыря не было и нет. Именно эта часть содержит агиографический материал. Здесь говорится о том, что основатель Далматовского Успенского мужского монастыря старец Далмат, (в миру Дмитрий Иванович Мокринский (1594–1697)), происходил из тобольских служилых людей, постригся в Невьянском Богоявленском монастыре, а в 1644 г. покинул эту обитель и поселился в пещере на высоком берегу реки Исети, при впадении в неё реки Течи. Земли, на которых поселился старец, принадлежали тюменскому ясачному татарину Илигею, сдававшему их в аренду жителям соседних русских слобод для охоты и рыбной ловли. Арендаторы, да и сам Илигей были недовольны тем, что на этих землях поселился старец. Илигей дважды пытался согнать Далмата и даже хотел его убить, будучи «наважден родом своим и теми ж рускими» (И. С. 185)[6]. Богородица явилась Илигею во сне со словами: «Илигее, почто ты пришел еси и хощеши онаго старца убити? Не токмо тебе его убити, но и зла слова к нему не имаши изреша, но еще оному ж старцу и вотчину свою отдай» (И. С. 185). Татарина охватил ужас и он в 1646 г., в присутствии детей и сородичей передал монастырю свои владения.
Мы видим, что «Известие» содержит запись сохранявшегося братией монастыря устного предания об основании обители. Но уже в этом кратком предании образ основателя монастыря осмыслен в традиции агиографического канона. Здесь важно говорить не столько о тех или иных сюжетно-стилистических заимствованиях, сколько о трактовке образа старца Далмата. В русской агиографической традиции сложились некие типические черты подвижника – основателя монастыря и реальные факты биографии старца Далмата осмыслены в «Известии» через призму этих идеальных, типических черт. Это не только сюжет о явлении Божией Матери Илигею, о сходстве которого с эпизодом из Сказания о Владимирской иконе Божией Матери (описание явления Богородицы Темир-Аксаку в 1395 г.) уже писали исследователи[7]. Это и указание на происхождение и социальное положение Далмата до пострижения: «града Тоболска житель, чином воин, дворянские породы … не велми богат, но жителствуя без великия скудости, дом свой строя во обилии, по своей мере[8] без нужди прилежа церкви» (И. С. 184). В житийной литературе не редко можно встретить указание на то, что не от скудости, не от нужды ушел в монастырь, но что-то в оставил в миру, добровольно решился лишиться положения и достатка[9]. Далмат постригся в Невьянском Богоявленском монастыре и жил там «неколико время, и видевши его братия радива и со всяким усердием работающе Господеви, и восхотеша его быти наставником, рекше строителем» (И. С. 184). Старец же, «не хотя тоя тяготы прияти, уклонися и бежа от монастыря … и … вселился един» (И. С. 184) в пустынном месте. Этот поступок Далмата тоже вполне вписывается в агиографический канон – так поступали многие подвижники[10]. Вполне укладывается в житийный канон и описание столкновений монастыря с крестьянами из-за земельных угодий. Как справедливо отмечали В. Л. Янин и А. И. Плигузов: «…В литературной системе жития сопротивление мирян святому, отрешившемуся от мира, есть еще одно подтверждение святости подвижника»[11]. Важным представляется содержащееся в первой части «Известия» краткое сообщение о том, что устроителем монашеской жизни в монастыре был «из Нижнева Нова града старец Иван, ученик старца Дорофея» (И. С. 185–186). Из русских подвижников начала XVII в. известно два, носивших имя Дорофей. Здесь, скорее всего, имеется ввиду Дорофей – основатель Южской пустыни близ Рыбинска (ум. 1622 г.). Возможно он является составителем знаменитого аскетического сборника, известного как Цветник священноинока Дорофея[12]. Это сообщение призвано указать на происхождение монашеской, аскетической традиции утвердившейся в Далматовском Успенском монастыре, на её авторитетность. В преподобнических житиях у подвижника как правило всегда есть опытный духовный наставник[13]. Христианская аскетическая традиция предполагает личную передачу духовного опыта, наставление, духовное руководство. Монастыри на Урале были новыми, известных старцев, видимо, пока не было. Указание на Дорофея связывало монашескую традицию Далматовского монастыря с известным и авторитетным старцем.
Очевидно, что предание сформировалось под влиянием агиографического канона и, в силу сложившейся необходимости, было включено в документ, призванный свидетельствовать о земельных правах монастыря. С большой долей вероятности можно предполагать, что если бы церковная и, в частности, монастырская жизнь в России XVIII в. сохранила свое нормальное течение, то имевшее место в монастыре почитание старца Далмата завершилось бы его канонизацией, а устное предание об основателе монастыря оформилось бы в самостоятельное агиографическое сочинение. Собственно говоря это и случилось, только с некоторой задержкой, уже в XIX и XX вв. Но и от XVIII в. нам осталось одно очень интересное сочинение. В 1793 г. иконописец Иван Соколовский расписал гробницу над могилой старца Далмата. На трех стенах надгробия им были изображены сюжеты из жизни преподобного. На четвертой стене была написана стихотворная история монастыря, содержащая изложение событий от основания обители до смерти в 1724 г. настоятеля монастыря, сына преподобного Далмата архимандрита Исаака (Мокринского). Память архимандрита Исаака также особо чтилась в монастыре[14]. Собственно мы можем говорить о новой, виршевой, редакции «Известия об основании Далматовского монастыря».
Стихотворные переложения житий в древнерусской письменности встречаются с конца XIV в., когда на Руси появился Стишной Пролог. Помещенные в нем жития святых, как правило, предварялись несколькими стихотворными строчками. В XVIII в. в рукописной традиции появляются виршевые месяцесловы, содержавшие краткие стихотворные сообщения о том или ином святом. Однако «переложение житийного памятника виршами в XVII–XVIII вв. остается редким явлением, и на сегодняшний день известны единичные примеры существования житий-виршей»[15]. Абсолютное большинство известных житий-виршей это жития преподобных – основателей монастырей. Как показывают наблюдения Е. А. Рыжовой, «история создания виршевых редакций … неразрывно связана с историей не только того или иного житийного памятника, но и монастыря, основанного святым»[16]. Это обстоятельство роднит далматовский текст с подобными сочинениями возникшими, в частности, на Русском Севере. По объему текст из Далматовского монастыря самый большой из известных подобных текстов – 100 стихотворных строк[17]. «По форме стихи представляют собой силлабический тринадцатисложник… Число строк с меньшим или большим количеством слогов (11, 12, 14) незначительно. Ударение падает на один и тот же слог от конца. Рифма достаточно точна. После седьмого слога прослеживается цезура – самовозникающая при чтении стихов пауза»[18].
Издавший сочинение Н. Г. Рябков предполагает, что «стихи были написаны после реформы русского стихосложения А. Д. Кантемира – В. К. Тредиаковского» в 30-е гг. XVIII в. Он отдает предпочтение 1744 г., как году выхода из печати сочинения А. Д. Кантемира «Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских» и году столетия монастыря.[19] Последнее датированное событие, о котором упоминают вирши, это смерть игумена Исаака в 1724 г. Вирши не могли быть написаны ранее этого года. Заключительные строки виршей позволяют предполагать, что сочинение было написано до 1742 г., когда в монастыре был большой пожар, уничтоживший многие монастырские постройки, или, по крайней мере, до настоятельства архимандрита Иакинфа Камперова (1760–1777 гг.), при котором велись большие строительные работы в обители. Автор виршей неизвестен[20]. Скорее всего это кто-то из учителей существовавшей при Далматовском монастыре школы[21]. Но кто бы ни был автор виршей, безусловно ясно одно – это был человек хорошо образованный, о чем говорят, как сама способность к стихосложению, так и целый ряд сложных библейских уподоблений в тексте.
Итак, перед нами новая, виршевая редакция «Известия об основании Далматовского монастыря». Редакция, которая не просто пересказывает стихами сложившийся ранее памятник, но существенно дополняет его, дополняет новыми фактами (за счет привлечения документов монастырского архива) и новыми трактовками образа преподобного Далмата. Несколько иначе осмыслен монашеский подвиг старца. Уже уход его в монастырь изображен по-другому. Как кажется, вирши лишь перелагают стихами текст «Известия»: мы видим почти те же слова и почти в том же порядке. Однако если «Известие» доводит до нас мысль о том, что старец имел в миру нечто хорошее, но не посчитал это ценным и оставил ради монашества, как чего-то лучшего, подлинно ценного, то в виршах вовсе нет этого противопоставления. В виршах жизнь до и после пострига представлена как одинаково ценная: «Воин, дворянин, словес Христовых блюститель / Таже мнихом Невьянским вдадеся во брата» (В. Л. 192 об.)[22]. После этой цитаты так и просится пушкинское «…то академик, то герой…». Действительно вирши представляют нам старца Далмата и его сына игумена Исаака скорее как «вечных работников», деятелей, а не отрекшихся от мира преподобных. Конечно, автор виршей говорит, что сын Далмата Исаак был подражателем отца в монашеском делании («Познай же и мысль его отеческу точну, / В подвигах монашеских по гроб непорочну» (В. Л. 193.)), он, как продолжатель дела отца, уподоблен пророку Елисею ревностно продолжавшему дела пророка Илии. Но стих, говорящий об этом очень показателен: «Исаак, Елисею подобен ревнитель, / Сугубой дух приемлет.» (В. Л. 193 об.) и продолжение текста: «Яко добр строитель, / Ко ветхой церкви две еще прибавляет» (В. Л. 193 об.), а дальше следует довольно длинный пассаж об украшении этих церквей и строительстве монастыря. Но сколь красноречиво это описание удвоения (усугубления) подвига: сугубый ревнитель, как к одной церкви прибавляющий две! Сколь отлично это от прежнего понимания того как созидается обитель и что в ней имеет первенствующее значение. Это прежнее, традиционное понимание выражено наиболее четко может быть не в «Известии», а в грамоте архиепископа Холмогорского Афанасия, направленной в монастырь вместе с денежным вкладом: «…Божиим изволением, предстательства ради Пресвятыя Богородицы оная святая и честная обитель, основанная на слезах преподобнаго старца нашего Далмата, жительством монашествующих распространяется, и церковным и монастырским и всяким строением от силы в силу успевает…»[23]. В одном случае «слезы», в другом – деловая активность. Такое изменение трактовки образа старца вполне объясняется теми изменениями, которые происходили в русской культуре в конце XVII–XVIII вв. Если старое восприятие жизни исходило из положения, что «в отношении к вечности все земные занятия одинаковы»[24], то новая эпоха, принимая на вооружение «католический постулат, согласно которому человек оправдывается перед Богом делами»[25], возвышает значение дел и выдвигает «свой тип – одаренного, работающего не покладая рук человека»[26]. Так и Далмат с Исааком трудятся не покладая рук: строят монастырь мужской, женский, благоукрашают храмы, воюют с татарами и башкирами.
Другие содержащиеся в тексте виршей уподобления также ничего не дают для понимания преподобнического служения старца. До известной степени случайно уподобление старца Далмата преподобному Нилу Синайскому, христианскому подвижнику и аскетическому писателю V в. Оно связано с некоторым внешним сходством обстоятельств жизни этого древнего святого и старца Далмата. Преподобный Нил удалился из монастыря, в котором был пострижен, поселился один в пещере, к нему стали собираться ученики. Сын преподобного Нила принял монашество. Но главное в том, что автор виршей увидел сходство в разорении Синайской и Раифской обителей[27] с одной стороны и Далматовского монастыря в 1651 г. с другой. Причем уцелевший в этом разорении монастыря старец Далмат уподоблен сразу двум уцелевшим при разорении древних монастырей: преподобному Нилу Синайскому и вестнику, который пришел к Нилу из разоренного Раифского монастыря: «Един Далмат, яко Нил по Синайском плене, / И яко вестник оста в Раифской пустыне» (В. Л. 193.).
Для составителя виршей, в отличие от автора «Известия», на первом месте стоит не преподобнический подвиг старца Далмата, а его вклад и вклад Далматовского Успенского монастыря в освоение и христианское просвещение края: «Возсия и в сей стране свет Святыя Веры / От ископанной в земли Далматом пещеры» (В. Л. 192 об.). Причем особо подчеркивается, что монастырь основан на землях совершенно неосвоенных. Далмат «сокрыся сюды, в пределы татарски, / И вселися, как Давид в селы Кидарски» (В. Л. 192 об.). Содержащаяся в тексте виршей скрытая отсылка к псаломскому стиху (Пс. 119. 5) призвана усилить этот образ чужой, неосвоенной земли. Жители Кидарских селений – бедуины, исмаилиты, дикий народ, занимающийся разбоем[28]. И вот старец Далмат поселяется среди народа подобного нравом древним жителям Кидарских селений. Автору виршей важно подчеркнуть, что земля была дикой и неосвоенной, а старец был первым в этих местах: «От устия Исети до самой вершины / Не живяше в сей стране верных ни единый, / Первый Далмат с образом Успения входит / И Магомета во дно адово низводит» (В. Л. 192 об.). Конечно, первые два стиха цитируемого фрагмента являются почти дословным переложением фразы из челобитной игумена Далматовского монастыря Исаака и келаря Никона к царям Ивану и Петру Алексеевичам с просьбой о пожаловании средств на монастырское строительство («…А в та лета по всей Исети реке никто русских людей не живал нигде…»[29]). Однако, если в челобитной указание на не освоенность земель – это дополнительный аргумент в пользу подтверждения землевладельческих прав монастыря[30], то в виршах подчеркивается именно первенство старца Далмата в утверждении православной веры в этих местах. Из виршей исключено описание конфликта с русскими арендаторами владений Илигея. Причем особо обращается внимание на то, что в этих местах не было не просто «русских людей» (как в челобитной), а именно «верных». И замена «русских» на «верных» не может быть объяснена необходимостью соблюсти стихотворный размер: слогов столько же, ударение там же. И вот в эту духовную пустыню, в это обиталище неверующих во Христа диких народов входит с иконой Божией Матери старец Далмат и побеждает неверных («Магомета во дно адово низводит» (В. Л. 192 об.)). Земля принадлежавшая неверным теперь передается верным, подобно тому, как Палестина, Земля Обетованная, принадлежавшая нечестивым языческим народам была обещана ветхозаветному праотцу Аврааму и «верою обитал он на земле обетованной, как на чужой» (Евр. 11.9.), а потом, через поколения, не без борьбы и столкновений земля эта стала принадлежать потомкам Авраама. И в виршах старец Далмат как бы уподоблен Аврааму и Моисею, а край, в котором он явился первым насельником, – земле обетованной. И вот «В сию землю святую, вновь обетованну, / Нечестивым отъяту, Далматови данну, / Черноризцев и бельцов собрася дружина» (В. Л. 193.). Была построена часовня, возник монастырь. Но жизнь новосозданной обители была трудной – монастырь многократно подвергался набегам «неверных», которые наносили обители большой урон монастырь и «деревни монастырски в пепел обращая, / Крестьян убив, жен, детей и скот весь пленяя» (В. Л. 193 об.). Изображению столкновений с «неверными» в виршах уделено довольно много места. Особо же подчеркнуто, что «Сия буря кедров сих двух не сокрушила, / Но и паче в корене веры утвердила; / Не только бе зде сами обитать дерзают, / Но и ратным на башкир в нуждах пособляют» (В. Л. 193 об.).
О том, что земля, в которую пришел старец, осмысливается как земля обетованная, говорят следующие строки виршей: «Оста[31] еще во пещи того Вавилона / Далматом принесенна Успенска икона; / Там точию кивот сей мало обожжеся, / Где его в огне рука неверных коснеся» (В. Л. 193.). Мысль, выраженная в них глубже, чем может показаться на первый взгляд. Икона Успения Божией Матери здесь уподоблена Ковчегу завета. Ковчег завета (или, в церковнославянской Библии, Кивот), являлся главной святыней ветхозаветной Церкви и был носим впереди богоизбранного народа на пути последнего в землю обетованную[32]. Это уподобление принадлежавшей старцу иконы Успения Божией Матери Кивоту (Ковчегу завета) представляется очень важным. Икона представлена здесь как главная святыня вновь обретенной земли, она своим присутствием освящает вновь освоенный край. Здесь уместно будет процитировать А. Н. Власова, изучавшего сказания о чудотворных иконах Устюжского края XVI–XVII вв. и так объяснявшего факт широкого распространения почитания святых икон на Русском Севере: «Возникновение культа святых икон в Устюжском крае было тесно связано с процессом становления местного (областного) самосознания, с зарождением у устюжан чувства родины по отношению к освоенным ими пустынным землям Севера»[33]. Верна эта мысль и для Урала.
Подводя некоторый итог и сравнивая два текста, посвященных одному и тому же герою, созданных в одном месте, близких по времени написания, отмечая, что ранний текст послужил источником позднего, мы не можем, тем не менее, не увидеть большой разницы между ними. Если автор «Известия» в трактовке образа старца Далмата верен древнерусской агиографической традиции и его герой трудится для вечности, то составитель виршей отходит от агиографического канона и его герои уже осмыслены в ценностных категориях новой эпохи: они деятели, борцы. Для автора виршей ценна созидательная деятельность в этом мире и её плоды. В виршах нашло отражение и осмысление процесса освоения края русским населением: земля принадлежавшая неверным, как бы находившаяся вне поля культуры, дана Богом старцу Далмату и через его труды и труды его сына игумена Исаака, освоена, освящена, включена в культурное пространство, облагорожена, просвещена.
[1] Наиболее полный свод биографических сведений о преподобном Далмате см.: Манькова И. Л. Легенды и факты о старце Далмате и начале Исетской пустыни // Культура Зауралья: прошлое и настоящее. – Вып. 3. – Курган, 2000. – С. 3–11; Манькова И. Л. Далмат // Православная энциклопедия. Т. 13: Григорий Палама – Даниель-Ропс. – М., 2006. – С. 650–653.
[2] В рукописи (ГИМ, Синодальное собр., № 843) сочинение названия не имеет. Название дано И. Л. Маньковой.
[3] Манькова И. Л. Неопубликованные материалы по истории Далматовского Успенского монастыря // Культура и быт дореволюционного Урала. – Свердловск, 1989. – С. 32–38; Известие об основании Далматовского монастыря, составленное архимандритом Исааком (Иваном Дмитриевичем Мокренским) // Вкладные книги Далматовского Успенского монастыря (последняя четверть XVII – начало XVIII в.): Сб. документов / сост. И. Л. Манькова. – Свердловск, 1992. – С. 184–186; Манькова И. Л., Шашков А. Т. Исаак // Словарь книжников и книжности Древней Руси. – СПб., 1993. – Вып. 3. (XVII в.) – Часть 2: И–О. – С. 113–116.
[4] Манькова И. Л. Неопубликованные материалы… – С. 36.
[5] Там же. С. 36.
[6] Здесь и далее ссылки на «Известие» (И) даются в тексте статьи по изданию: Известие об основании Далматовского монастыря, составленное архимандритом Исааком (Иваном Дмитриевичем Мокренским) // Вкладные книги Далматовского Успенского монастыря (последняя четверть XVII – начало XVIII в.): Сб. документов / сост. И. Л. Манькова. – Свердловск, 1992. – С. 184–186.
[7] Шашков А. Т. Образ Богородицы в религиозно-нравственных представлениях сибиряков XVII в. // Вестник музея «Невьянская икона». – Екатеринбург, 2002. – Вып. 1. – С. 189.
[8] Издававшая памятник И. Л. Манькова исправила чтение рукописи «мере» на «вере», но нам представляется, что в рукописном тексте ошибки нет. См.: Известие об основании Далматовского монастыря… С. 184.
[9] Руди Т. Р. О композиции и топике житий преподобных // ТОДРЛ. – СПб., 2006. – Т. 57. – С. 441–444.
[10] Руди Т. Р. О композиции и топике … С. 459–467; Руди Т. Р. Об одном мотиве житий преподобных («Вселение в пустыню») // От Средневековья к Новому времени: Сборник статей в честь Ольги Андреевны Белобровой. – М., 2006. – С. 15–36.
[11] Плигузов А. И., Янин В. Л. Послесловие // Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. – М., 1988. – С. 11 (второго счета).
[12] Вознесенский А. В. Старообрядческие издания XVIII – XIX века: Введение в изучение. – СПб., 1996. – С. 148–152.
[13] Руди Т. Р. О композиции и топике … С. 467–470.
[14] Вирши были изданы трижды: Плотников Г., прот. Описание мужского Далматовского Успенского монастыря и бывшего приписным к нему женского Введенского монастыря. – Екатеринбург, 1906. (В начале 1990-х гг. книга прот. Г. Плотникова была переиздана в Екатеринбурге без указания выходных данных. В настоящей статье мы ссылаемся на переиздание.); Рябков Н. Г. «Сия буря кедров сих двух не сокрушила» // Шадринская старина. Краеведческий альманах. 1994. – Шадринск, 1994. – С. 20–26. Текст издан по сохранившемуся в архиве г. Шадринска рукописному описанию монастыря второй половины XIX в. (ФГАКОШ Ф. 224. Оп. 1. Д. 26. Л. 192об.–194.); Пашков А. А. Свято-Успенский Далматовский мужской монастырь. – Шадринск, 2000. – С. 108–110. Текст издан по книге прот. Г. Плотникова.
[15] Рыжова Е. А. Виршевые редакции севернорусских житий // Русская агиография. Исследования. Публикации. Полемика. – СПб., 2005. – С. 195.
[16] Там же. С. 230.
[17] Для сравнения: житие Антония Сийского насчитывает 38 или 40 стихотворных строк (в разных списках), житие Никодима Кожеозерского – 50, житие Логгина Коряжемского –53, Житие Александра Свирского –22. См.: Рыжова Е. А. Виршевые редакции … С. 195–235. Правда Н. Г. Рябков, опубликовавший вирши, говорит о двух стихотворениях (Рябков Н. Г. «Сия буря кедров сих двух не сокрушила». С. 20–26.), но это вряд ли обосновано – содержание не дает серьезных оснований для такого деления. Сочинение он публикует по рукописи, содержащей описание гробницы (сама гробница не сохранилась). В рукописи вирши разбиты на две части и каждой части присвоен номер (№ 1 и № 2), но, скорее всего, текст на гробнице просто был написан в два столбца и номера в рукописи относятся именно к столбцам. Косвенно это подтверждается тем, что каждая из двух частей содержит равное количество стихотворных строк – по 50.
[18] Рябков Н. Г. «Сия буря кедров сих двух не сокрушила». С. 21.
[19] Там же. С. 22.
[20] Рябков Н. Г. сообщает, что «по свидетельству свердловского краеведа А. Ф. Коровина, стихи могут принадлежать одному из братьев Капустиных из числа Тобольских дворян, известных в духовном стихосложении» и указывает, что «один из Капустиных в середине XVIII века служил в Далматове монастыре». См.: Рябков Н. Г. «Сия буря кедров сих двух не сокрушила». С. 22.
[21] Первые упоминания об училище при монастыре относятся к 1719 г. В 1748 г. при обители была учреждена славяно-российская школа, а в 1761 г. курс обучения в ней был расширен, школа стала называться «латинской» или семинарией. Школа просуществовала до 1800 г. См.: Манькова И. Л., Нечаева М. Ю. Далматовский в честь Успения Пресвятой Богородицы мужской монастырь // Православная энциклопедия. Т. 13: Григорий Палама – Даниель-Ропс. – М., 2006. – С. 663.
[22] Здесь и далее ссылки на вирши (В) даются в тексте статьи по рукописи: ФГАКОШ Ф. 224. Оп. 1. Д. 26. Л. 192об.–194.
[23] Плотников Г., прот. Описание мужского Далматовского Успенского монастыря … С. 93.
[24] Панченко А. М. Переход от древней русской литературы к новой // Панченко А. М. Русская история и культура: Работы разных лет. – СПб., 1999. – С. 316.
[25] Там же. С. 316.
[26] Там же. С. 300. Показательны в этом смысле слова архиепископа Феофана Прокоповича обращенные к Петру I: «…Ты един показал еси дело сего превысокого сана бытии собрание всех трудов и попечений, разве, что и преизлишше твоего звания, являеши нам в царе и простаго воина, и многодельнаго мастера, и многоименитаго делателя? и где бы довлело повелевати подданным должная, ты повеление твое собственными труды твоими и предваряешь и утверждаешь». (См.: Феофан Прокопович. Слово в день святого благоверного князя Александра Невского, проповеданное в Санкт-Петербурге в монастыре Александроневском августа 30 дня 1718 г. // Феофан Прокопович. Слова и речи поучительные, похвальные и поздравительные, собранные и некоторые вторым тиснением, а другие вновь напечатанные. – СПб., 1761. – Часть II. – С. 18.). В этом, посвященном святому благоверному князю Александру Невскому, слове Феофан много внимания уделяет значению дел, ревностного исполнения обязанностей для спасения человека: «…Всяк рассуждай, чесого звание твое требует от тебе, и делом исполняй требование его» (Там же. С. 10); «Лучше бы тебе не ведати имени твоего, нежели дела твоего, лучше бы забыть тебе, как тебе зовут, нежели, что от тебе требует чин твой» (Там же. С. 17); «Да не льстимся о христиане! придет час той, когда общий наш Господь, страшный и неумытный судия, вопросит нас не о роде, не о имени, но о деле, и о данных всякому талантех стязатися начнет» (Там же. С. 17). В этом ключе в XVIII в. был переосмыслен и образ самого Александра Невского, о котором Феофан пишет, что он «не титлу токмо государственную, но и тяжесть государственных дел со усердием носити тщался» (Там же. С. 12). Церковная служба на перенесение мощей Александра Невского (30 августа), составленная в XVIII в. содержит те же мысли. Вот, например, цитата из молитвы благоверному князю: «Ты великое, возложенное на тя служение тщательно проходил еси, и нас твоею помощию пребывати коегождо, в неже призван есть, настави» (См.: Минея служебная. Август. – М., 1989. – Часть 3. – С. 267). О метаморфозах образа Александра Невского в русской истории см.: Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культурной памяти: Святой, правитель, национальный герой (1263–2000). – М., 2007.
[27] Второе избиение преподобных отец в Синае и Раифе при блаженном Ниле Постнике бывшее. 14 января // Свт. Димитрий Ростовский. Жития святых. – Киев, 1764. – Кн. 2. Декабрь. Январь. Февраль. – Л. 317 об.–320.
[28] Блаженный Феодорит Кирский толкует это место Псалтири следующим образом: «Кидар населен народом сарацинским, имеющим зверские свойства, обитающим в шатрах и кущах и подражающим праотцу своему Кидару, от которого и страна сия получила наименование. Кидар же был второй сын Измаила». Цит. по: Разумовский Г., прот. Объяснение священной книги псалмов. – М., 2002. – С. 849.
[29] Вкладные книги Далматовского Успенского монастыря (последняя четверть XVII – начало XVIII в.): Сб. документов / Сост. И. Л. Манькова. – Свердловск, 1992. – С. 187.
[30] Ср.: Манькова И. Л. Легенды и факты о старце Далмате … С. 10.
[31] Исправлено по: Плотников Г., прот. Описание мужского Далматовского Успенского монастыря … С. 73. В рукописи: «от ста».
[32] Можно, конечно, возразить, что речь здесь идет об обычном киоте: застекленном ящике, в который нередко помещаются иконы. Однако, во-первых, икона, принесенн
