Протоиерей Максим Миняйло – руководитель отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Екатеринбургской епархии, член региональной Общественной палаты, и, как пишет агентство «Европейско-Азиатские новости», фигура в Екатеринбурге знаменитая: «он не только старший священник Храма на Крови, но и участник событий в сквере в мае 2019 года. Именно он стал основным спикером от епархии, когда противники и защитники собора Святой Екатерины сошлись на Октябрьской площади».
Корреспондент ЕАН побеседовал с отцом Максимом о работе епархии с молодежью, о его отношении к российским протестам и национальной идее.
– Судя по последним событиям, российская молодежь поддерживает протестные идеи. Есть ли у церкви желание работать с молодыми, предложить им некую альтернативу? Есть ли у государства запрос к церкви на подобную работу?
— У молодежи в связи с отсутствием жизненного опыта нет способности видеть промежуточное, они различают только черное и белое. Эта особенность накладывается на обостренное чувство справедливости. Но современные реалии таковы, что не только молодые, но и вполне взрослые люди потеряли внутренний моральный стержень – разучились отличать добро от зла. Понимаете, сбился и разбалансировался внутренний прицел.
– Мы сейчас говорим в глобальном смысле, или только про Россию?
В глобальном смысле, конечно, и про Россию в частности. Сегодня вещи, которые являются абсолютным злом, называются добром. Более того, от общества требуют поклонения этим явлениям. В угоду этим представлениям изменяется законодательство.
– Приведите примеры, пожалуйста.
— В первую очередь нужно говорить о биоэтических проблемах. Вдумайтесь, каждый год в России умерщвляется несколько миллионов нерожденных детей. Их как будто нет, они вынесены за скобки. А ведь это будущие граждане, которые нужны государству, статистике. И все молчат. В Польше католическая церковь провела закон, запрещающий аборты, несмотря на протесты. У нас никто не борется за жизни этих детей.
Я называю это глобальным лицемерием. Мир сражается за проблемы человечества: за комфортную среду, за BLM в Америке люди готовы убивать друг друга, Грета Тунберг с искаженным недетским лицом кричит про экологию, а настоящие проблемы игнорируются. В глобальном смысле происходит искажение образа человека. Запрещается то, что является нормой.
На днях в Великобритании был принят закон, по которому акушерка не может обращаться к роженице – «мать». Ведь это может задеть чувства трансгендера, который или которая ассистирует на операции.
Простые и естественные вещи уродуются в угоду подобных тенденций. Я бы вышел в защиту традиционных ценностей. Это то, за что и пострадать не грех.
Истинные вопросы требуют самой решительной и жесткой подачи. Не надо думать, что церковь всегда предлагает конформистский вариант, чтобы все было тихо и мирно. Вовсе нет, церковь выступает за обострение в вопросах распознавания зла и добра.
– Протесты, случившиеся в России, и молодежь, которая выходит на них – они, на Ваш взгляд, кем-то обмануты?
— Достаточно знать нравственную природу человека и природу его поступков, чтобы понять, действительно ли он хочет добра. Владимир Ильич Ленин писал маменьке из Швейцарии, чтобы она выслала ему денег на лекарства, когда он в очередной раз заразился сифилисом. А потом он решил спасти Россию.
– Вы сейчас сравниваете Навального и Ленина?
— Да, в части утопизма и популизма идей. Его деятельность направлена не на спасение России, он – предатель, и отстаивает интересы не русских людей и не русского государства, несмотря на то, что постулирует именно это.
Ленин – это чудовище, террорист, принесший в Россию реки крови. Сегодня используются более тонкие инструменты, более замысловатые тезисы. Например, борьба с коррупцией.
Но еще раз проговорю, коррупция – это гораздо меньшее зло, чем аборты. Подлинные человеческие ценности не озвучиваются и не защищаются. Потому что тем, кто заказывает эти перевороты не интересно моральное пробуждение человечества.
– В 1991 году тоже произошла своего рода революция. Но благодаря ей стало возможно возрождение русской православной церкви. Эта революция была благом?
— На фоне общего развала и хаоса, расслабления общественных связей на церковь перестал давить пресс ограничений, поэтому она смогла возродиться. Советский Союз рухнул не без промысла Божия, эта идея изначально была не жизнеспособна, хотя это был, в то же время, и период великого трудового подвига, энтузиазма и солидарности. Но жизнь без Бога – это смерть, а смерть за Бога, это приобретение (Николай Сербский). Страна, живущая без Бога, была обречена. Здесь благо было во всеобщем прозрении.
Если мы вернемся к Вашему вопросу о воспитании молодежи – молодых людей нужно знакомить с религиозным опытом, чтобы они могли оценить красоту добра.
– Есть ощущение, что российская молодежь довольно скептически относится к Церкви. Как переломить этот тренд? Как относитесь к тезису о том, что православных людей всего 3-5%?
— Да, молодежь относится очень скептически и даже негативно.
Насчет 3-5% – это те, кто регулярно ходит на службы, почти как священнослужители. Быть твердым прихожанином, жертвовать значительной частью своей жизни, для этого надо пережить что-то такое, что не всегда Бог дает человеку пережить. Я бы сравнил эти 2-3% со спецназом большого войска. Просто кто-то пробудился и начал готовить себя к вечности.
Есть другие, которые относятся с уважением, как к традиции. Ходят в храм на Пасху, запускают ракеты на Рождество – это тоже православные. Они не отделяют себя от нашей православной традиции. В соцопросе такой человек скажет: я – православный. Но в жизни любого человека может настать момент, когда он подтвердит свою причастность к нашим ценностям, актуализируя неосознанное в реальное действие, в подвиг.
В качестве примера приведу подвиг Евгения Родионова.
Террористы в Чечне заставляли его снять крест под угрозами. Он не согласился, и они отрубили ему голову. Сейчас даже ставится вопрос о его канонизации. Он ни в какие храмы не ходил. Потому что ребенку надо двигаться, они через движение познают мир, подросток ходит в школу, на секцию. Им, может быть, даже сложно сосредоточиться, чтобы в храме молиться полтора часа.
– Правильно я понимаю, что по Вашему мнению, в каждом русском человеке есть эта спящая частица православного духа?
— Да, я так думаю. И если в нем есть память предков, и он сам себя так называет, значит, он православный и есть. Я раньше тоже был довольно сурово настроен и считал, что если ты не ходишь на работу – то тебя увольняют, а если не ходишь в храм, то что-то безвозвратно нарушается в твоей жизни. Это фарисейский, механистический, лишний подход. Человеку не нужно перед Богом валяться на коленях и молить прощения, чтобы он его принял.
– Что отвечать ребенку в семейных беседах, когда моя дочь, например, говорит: «Мама, мне в храме неуютно. Не пойду с тобой на Пасху. Бог в душе, и мне этого достаточно»?
— Надо как можно проще объяснять. Внутри человека Бога нет, надо пройти длинный путь, чтобы он был в душе и в теле. У священников внутри тоже никакого Бога нет. А в храме – есть. И мы в храм приходим, чтобы увидеться с нашими единомышленниками, с другими христианами и вместе прославить Бога. Это приносит большую радость. К тому же, вне храма недоступны таинства, которые на время соединяют тебя с Богом, привносят в твою жизнь радость и смысл.
– Готова ли церковь бороться за молодежь?
— Церковь согласно Евангелию должна нести свое Слово. Мы говорили и будем говорить. Но в то же время в Писании есть ограничение: «Не мечите бисер перед свиньями, иначе они обернутся и растопчут вас». Церковь не может агитировать, нужно говорить с благоговением и кротостью тем, кто это хочет услышать. Если Церковь уподобится агитаторам, она потеряет свое лицо.
– Но тогда эта борьба обречена на провал?
— Нет, лучше молчать, но действием показывать свою приверженность определенным ценностям.
– Вы в курсе московских событий 2019 года, когда бежавших от ОМОНа протестующих приютили в церкви? Про подобные дела речь?
— Да, я знаю эту историю. Но это не значит, что он поощрял их действия или что церковь оправдывает преступления. Он проявил человеколюбие. Наши епархиальные священники тоже ездят к преступникам, в том числе к тем, кто совершил страшные убийства.
Но агитировать – пошло, это значит разменивать святые истины.
– Но Вы ведь общались с протестующими в сквере у театра Драмы, когда шла борьба за храм? Они тоже Вас не звали, но Вы пришли? Что там за публика была?
— Там многое совпало. Сначала меня пригласили туда на интервью, а потом и владыка (имеется в виду митрополит Кирилл, в то время глава Екатеринбургской Епархии, – прим.ред) сказал, что нужно идти. Кроме меня там было восемнадцать священников. Сначала мои друзья приехали в обычной одежде, как только увидели меня по телевизору, в следующие дни владыка обязал нас одеться в подрясники.
В сквере очень разная публика была. Были очень умные люди, было много запропагандированных и обманутых, были агрессивные и злобные. Кстати, один из тех, кто в сквере громче всех кричал, стал впоследствии нашим прихожанином. Мы дружим сейчас. Там сложная семейная история, связанная с православной церковью во время гонений.
Я рад тем событиям, мы были честны как Епархия, и мне нисколько не стыдно за то, что мы делали.
– В мае 2019 года шла борьба за храм, и участие священников в диалоге было хоть и удивительным, но понятным. Правильно я поняла, что участие в нынешних протестных акциях священников, чтобы привлечь протестующих на свою сторону, невозможно?
— Выходя на митинг, ты нарушаешь закон. В этом есть опасность.
– Как нам ответить обществу на вопрос, почему церковь не работает с молодежью?
— Немножко работает все же. Ну, во-первых, молодежь приходит в церковь, все-таки приходит. И наша задача – каждого приходящего принимать так, чтобы он захотел прийти снова, чтобы он поверил священнику. Если человек пришел на исповедь или на службы, мы стараемся делать все как положено, добросовестно. Но на площадь нам сложно выйти. У нас есть церковные школы, туда приводят детей. Мы с ними ездим, общаемся, на службы ходим.
– Сколько детей сейчас обучается в церковных, воскресных школах?
— В каждом храме десятки, иногда сотни. В совокупности несколько тысяч. Есть семинария, в храмах много молодых служат. Конечно, они в общей массе теряются, потому что не во всех университетах есть храмы, и не везде предполагается общение со священником. Нужна заинтересованность и от власти, от представителей образования всех уровней.
– Как относитесь к экспериментальной программе по введению должности помощника школьного директора, их еще окрестили «политруками»?
— Я не специалист по образованию, но школу нужно возвращать в нормальное состояние. Во-первых, увеличить зарплату учителям. В Российской империи учитель получал гораздо больше рабочего. И освободить от бумажной волокиты. Я глубоко убежден, что эти программы, методички, которые только парализуют работу, это просто вредительство какое-то. Трудно представить себе Микеланджело, которого бы заставляли посчитать и переписать количество мрамора, который он использует для работы. Учителя находятся в удручающем положении. Они не могут выгнать, они не могут наказать. Испорченный ребенок может парализовать работу класса или школы. Вижу в этом отсутствие политической и управленческой воли, отсутствие разума.
– Можно ли себе представить, что каждую школу патронирует священник?
— Элементарно. Наша система образования в первую очередь интересна власти как избирательная сетка. Если эта концепция изменится, и будет запрос от министерства образования, мы возьмемся и будем заниматься в меру сил. Мы не можем зайти туда, где нас не хотят. Учителя не проявляют инициативу, потому что боятся поссориться с директором и родителями.
– Помните, в школах пытались ввести уроки основ православной культуры? И это было даже отчасти воинственно воспринято.
— Венедиктов (Алексей Венедиктов, главный редактор радиостанции «Эхо Москвы», — прим.ред. ЕАН) это продвинул и добился этого. Это была его идея, он сам лично этим хвалился. На общественном совете при Министерстве образования эта поправка прошла. Я считаю, что это ошибка, потому что это был исключительно культурологический предмет. Любой дагестанец, русский, чуваш, который учится в нашей школе, должен уметь рассказать, почему в центре Кремля находится Успенский собор и что это означает. Он может быть буддистом или агностиком. Он может это не принимать, но знать обязан, если хочет получить паспорт гражданина России.
– То есть этот предмет должен быть обязательным?
— Если его вводить, он должен был быть обязательным, без жесткой привязки к церкви. Он изначально должен был вводиться как культурологический предмет, но пошатнулись…
– А почему так получилось?
— Проблема в желании найти баланс. Если есть высокие государственные цели, невозможно угодить всем. Если ты руководитель министерства, ведомства, или даже государства — ты определись, чего ты хочешь. Я удивляюсь нашим дипломатам и журналистам (имеет в виду Марию Захарову и Владимира Соловьева, – прим.ред. ЕАН) – они часами могут рассказывать, как в Америке кто-то не прав, какие у них двойные стандарты.
— Закрылась дверь – иди дальше. Христос сказал апостолу Петру, когда он ему предложил, как бы мы сейчас сказали – «обсудить альтернативные варианты»: “Встань за мной, сатана!”. Что это значит?
— Вот мой путь, не мешай мне совершать мой путь, отойди с моего пути, встань за меня, я иду вперед. У нас должна быть своя дорога, мы по ней должны идти. А мы часами рассказываем зрителям про двойные стандарты. Давайте пойдем туда, куда мы хотим. Государству нужно обозначить эту цель. Вот эта нерешительность власти, в том числе, и причина проблем.Для меня это явный маркер того, что есть желание просто стабилизироваться в таком среднем положении, чтобы чуть-чуть пенсии были, чуть-чуть зарплаты, а национальной идеи никакой. Извините, но это пошло так жить.
– Что могло бы стать новой национальной идеей?
— Я в сегодняшнем общемировом контексте вижу роль России в том, чтобы свидетельствовать о правде Божьей. Это, может быть, слишком амбициозно и пафосно звучит. Мы все время говорим про духовные скрепы, сравниваем себя с другими, но нам надо самим исправиться. Не кичиться, не гордиться, но свидетельствовать о том, что есть истина, что есть папа и мама, что брак – это только то, что есть по Библии. То, что является нормой. По крайней мере, сейчас в современной цивилизации эти простые вопросы – они подвергаются ревизии. Кто сможет это защитить? Только мы.
Ну и, конечно, само понятие – «человек». Согласно либеральным ценностям человек поставил себя на место Бога и воля человека – абсолютна, даже если безумна. Поэтому нам нужно провозгласить понятие человека как божьего творения. В этих идеях нет ничего нового, просто их нужно сохранить и оберегать, облечь эти идеи в простые слова. Вообще у человека одна главная цель – это спасти бессмертную душу, а государство должно ограничивать зло и помогать добру. Если бы это совершалось, то мне кажется, что этого было бы достаточно.
Беседовала Анна Касюкова
