Среди тех, кто горячо обращается к людям и с амвона, и с публицистических трибун – протоиерей Андрей Ткачев.
В 1993-2005 гг. отец Андрей был священником Георгиевского храма в городе Львов. В 2006 году он стал настоятелем киевского храма преподобного Агапита Печерского, а с 2007 года – еще и настоятелем храма святителя Луки Крымского.
Зрителям хорошо известны его телепередачи «На сон грядущим», «Сад божественных песен». Отец Андрей является членом редколлегии и постоянным автором журнала «Отрок.ua».
В 2013 году он был руководителем миссионерского отдела Киевской епархии. В июне 2014 года переехал в Россию, служит в храме Воскресения Словущего на Успенском Вражке.
В этом году протоиерей Андрей Ткачёв стал почётным гостем на Дне православной книги в Екатеринбурге. Во время своего пребывания в Уральской столице отец Андрей прочитал несколько лекций, встретился с читателями и слушателями.
Специально для читателей нашего сайта протоиерей Андрей Ткачёв рассказал о том, как он пришёл к писательству, как рождаются проповеди, о подмене понятий и ценностей и что есть счастье для него самого.
— Отец Андрей, чтобы зерно таланта взошло, нужны влага, почва, солнечный свет. С помощью каких условий всходил Ваш писательский дар? Что или кто были влагой и светом: учитель литературы, священник в храме?
— На писательство меня толкнула одна жизненная ситуации. Мне давно говорили все вокруг: «Пиши. Пиши». А я не понимал: что от меня хотят. Что значит «пиши», о чем писать-то? А потом меня попросили: «Зависает статья о браке в журнал. Можешь спасти журнал и написать такую статью?». Я согласился, написал. Мне говорят: «А еще можешь?». Я ещё написал. Но это уже были плоды, а не зерна.
Есть люди, которые с детства окружены великими учителями, драматургами, певцами и актерами, философами. Александр Македонский, к примеру, имел учителем Аристотеля, но он же ничего не писал. Успешно воевал, но не писал. Прямой связи между талантом и окружением нет. Нельзя стать писателем, будучи окруженным писателями. Либо есть к этому предрасположенность, либо нет. Чувство, что у меня она есть, было очень давно, лет с десяти. Но это было несерьезно. Тем не менее, я долгие годы жил с пониманием, что могу писать. Как, к примеру, мальчик с крепкими мышцами и смелой душой – чувствует, что может победить любого, но при этом никого не бьет. То есть я могу дать любому тумаков, но не даю, потому что и не надо. Я чувствовал: вот сейчас сяду и напишу. Вот сказку напишу. Притчу. Слова не знал – «эссе», а понимал, что такое могу написать. Но не писал: предрасположенность была — не было мировоззрения. Писательство должно быть либо заработком, либо личной войной за истину. Либо ты воюешь этим, либо зарабатываешь, либо воюешь и этим зарабатываешь.
В институте, я писал скетчи для КВН. Получалось. Карикатуры рисовал, тоже получалось. Я все это делал легко и в никуда. Можно было учиться это делать хорошо, но зачем? Цели не было.
Я уже был священником лет 5-6, и отцы, по возрасту старше меня лет на 15, хорошо образованные, мне говорили: «Пиши». Но и тогда я тогда не понял, что от меня хотят. Дневники? Очерки? Я не хотел писать, предпочитал разговор. Я проповедовал везде. А мне говорили: «Пиши». Проповеди писать? А мне — без уточнений: «Ты пиши». И жена говорила: «Ты пиши». Но это не мой хлеб. Я говорил проповеди, исповедовал, причащал, хоронил — жил только этим. И при этом все время чувствовал, что у меня есть литературная возможность описывать жизнь – но мне было жалко на это времени. Ведь нужно сесть, переломить магию чистого листа, найти первое слово. А зачем? Прославиться? Не имеет смысла. Заработать? Иначе заработаю.
И потом случайно пришлось писать в горящий номер. И только в процессе труда появился ответ: писательство — это «Брестская крепость», это все виды оружия. В каждую амбразуру по пулемету – и все стреляют. Так что сейчас я воюю.
Это бывает заработком, но для меня это не главное. Это может быть самореализацией, выбрасыванием того, что накипело, но и это не главное. Главное, это война. Я осознал себя из самурая, локально воюющего самого с собой, самого против себя – бойцом, перешедшим на другой уровень. Я понял, что без меня, меня не спрашивая, к штыку приравняли перо. И, как оказалось, я владею этим оружием, но также оказалось, что при врожденном владении пером, мне нужно учиться писать. Нужно учиться просеивать шум, уметь думать, шлифовать написанное.
Безусловно, для священника, главное – богослужения, но, если ты умеешь при этом еще что-то делать, нужно это делать. Вот я и воюю.
— В каких случаях Вы беретесь за перо?
— Писание – это терапия. Бывает, что носишь в себе некие важные мысли, при этом, понимая, как священник: что может быть умрешь к вечеру. И поэтому боишься потерять свои мысли: вдруг кому-то также плохо сейчас, вдруг мои мысли помогут. Это я словно в бутылку письмо запаковываю и бросаю. Если тексты пишешь в состоянии умирания, они выходят пронзительными. Потом думаю: а кому это нужно? Но снова сталкиваюсь с тем, что люди унывают, печалятся, заходят в тупики, им, как и мне, жить нечем, дышать нечем. Сам факт писания он таинственный: перенос мыслей и чувств автора на бумагу помогает людям, которые это читают. А темы рождаются из собственной боли.
— Темы для проповедей и для эссе растут из одного горшочка?
— Нет. Мое священство задает мне особое русло, особый фарватер. Проповедь рождается из чувства паствы, а эссе и другие статьи – из чувства себя. Когда много исповедуешь, начинаешь понимать: чем люди дышат, отчего болеют дети, отчего убегают мужья, отчего сходят с ума бабы, отчего не ходят в церковь внуки и т.д. Это фактаж, который перерождается из исповедей в проповедь.
А эссе рождаются из чувства одинокого странника. Рождаются вне паствы и не у пастыря. Это копание в себе – авто-рефлексия, переложенная средствами языка в некий текст. Это тоже очень важно, потому что всегда есть другой человек, который также рефлексирует, тоскует, печалится, унывает.
— Адаму было дано право нарекать имена. Кто сегодня имеет на это право?
— Это задача, данная всем человекам: дать правильные имена всем вещам и явлениям, потому что суть предметов и явлений нам приходится переименовывать. Конфуций говорил примерно следующее: мы не исправим мир, если не дадим правильные имена вещам и явлениям. Исправлять мир можно, только давая новые правильные имена. То есть, с его точки зрения, мы плохо называем предметы и явления, но, если, назовем их правильно, мир исцелится. Наречение имен – это поэтический дар, которым был наделен Адам Первозданный. Сегодня этот дар присутствует в философах, поэтах и священниках. Не во всех подряд, конечно, но это их задача. Все человечество не может делать все. Внутри человечества поэты, философы и проповедники, как глашатаи коллективного разума, от лица многих называют имена, определяя суть изменяющихся явлений.
Человеку приходится переименовывать. Вот, к примеру, вместо брака что появилось — гражданский брак. Вместо малой Церкви — блудное сожительство.
— Но если берутся переименовывать безответственно…
— К примеру, женщина сблудила и, чтобы загладить свой грех, выскоблила из чрева дите. Это называлось прежде убийством дитя во чреве, а стало устранением нежелательной беременности. Это другое имя, другая реальность, при которой человек якобы имеет право избавиться от нежелательной беременности. А что далее? Медицинская процедура?
Или вот перевертыш: вторжение в суверенную страну с целью переворота – наведение демократических процедур на отдельной территории. Два имени – две реальности.
— А как сохранять рассудок от таких перевертышей, если в чьей-то реальности, по Геббельсу, «ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой»… Когда человек еще может определять, что происходит подмена понятий, а с какого момента он становится управляемым ложью?
— Христос – Истина, Церковь – тело Истины. Без приобщения к телу Истины сам человек не сможет долго сопротивляться пропаганде анти-ценностей и лжи вместо истины. Если ему сто раз скажут, что он паровоз, то человек будет возражать, но на сто первый раз скажет: «Ту-ту»…
— Обращение к Церкви – идеальный рецепт, но, к сожалению, на Украине – раскол, а священники Киевского патриархата призывают к войне и закупке оружия… А ведь у них тоже есть паства.
— Здесь причина и следствие поменялись местами. То есть: не потому нельзя остановить войну, что раскол в Церкви – а потому война, что в Церкви –раскол. То есть сначала раскол, а через двадцать лет – война.
Нельзя сказать: вот помиритесь, а потом мы примиримся, да нет: мы потому и поссорились, что нельзя примириться. А раз МЫ поссорились, значит, теперь будет война в обществе. Духовная война всегда превращается в кровавую. Война идей – это всегда дрожащая плоть, разрываемая на части осколками, минами, ножами. Украина не терпела бы этой войны, если бы, не так называемый патриарх Филарет, если бы не вмешательство греко-католиков. Именно они являются духовными причинами десятков тысяч фактических смертей, сотен тысяч искалеченных людей, фактического демонтажа страны и неизвестного будущего. Это – злодеи, нарушившие единство Церкви, и дьявол – их командир. Формулировка – без ригоризма и эпатажа. Я знаю это, потому что там родился. И они узнают, что виноваты. Даже, если сопротивляются этому сегодня – узнают на Страшном Суде, а, может, и раньше.
— Есть ли счастье в этом мире?
— Чем сложнее понятие, тем сложнее его интерпретировать. В системе иероглифов есть иероглиф «счастье». Он изображается элементами: «женщина», «ребенок» и «крыша дома» над ними обоими.
Иероглифы выражают сложные системы через сложное совмещение понятий. К примеру, «терпение» – это сердце и нож, то есть: сердце, в котором ковыряют ножом.
Есть китайский иероглиф «счастье» – это рот, поле и алтарь под знаком единства. То есть: рот, кормящийся от своего поля и приносящий благодарение богам за то, что он сыт – это счастье с точки зрения китайцев.
— Что для Вас счастье?
— Для меня понятие «счастье» отсутствует, это – эфемерная категория, оно приходит и уходит, следовательно, недостойно внимания. Для меня есть понятие блаженство, краткое и долгое.
Краткое блаженство – это отдых после тяжелой рабочей недели. Есть длительное блаженство, это когда ты заработал себе покой. Вот когда дочка выйдет замуж, когда будут первые внуки, когда сын начнет работать… Счастье – это ускользающая и очень опасная категория. Оно – тонко как бритва и режет также опасно. Со счастьем долго не проживешь, оно обрежет тебя до крови и убежит. Нужно работать с понятиями «долг, терпение, блаженство». Блаженство – это серьезная категория. Счастья нет – есть долг. Долг утешает. Взять смерть по долгу на себя страшно, но долг утешит. Если бы категорией счастья руководствовались мученики, то они бы не стали страдать. Потому что нет счастья в страдании. Верность, долг, терпение, блаженство – вот твердые категории, на которые можно опираться в жизни.
Обычно взаимная любовь мужчины и женщины, породившая брак именуется счастьем. Но, на мой взгляд, это – не счастье, это – блаженство. Счастье – это краткая страсть, которая порождает долгое несчастье. Как в песне: «Мы странно встретились и странно разойдемся». Муж, проживший с женой лет сорок, может по старинке сказать, что он счастлив: «Милая мы с тобой сошлись, постарели вместе, родили детей». Но правильнее сказать: «Блаженны мы с тобой, что нашлись, не потерялись и не разрушили наши отношения. Мы же ругались с тобой, дрались, хотели развестись, потом возвращались, мирились. Мы блаженны, а не счастливы». Блаженство допускает скорбь. Можно быть блаженным и больным, но нельзя быть счастливым и больным.
Так что в жизни нужно держаться твердых категорий.
Беседовала Елена Костина.
