В беседе с корреспондентом Европейско-Азиатских новостей митрополит Екатеринбургский и Верхотурский Евгений ответил на вопросы о строительстве храма святой Екатерины, о введении основ православной культуры в школах, воспитании молодежи о и современной текущей ситуации в стране и Церкви.
Беседовала Анна Касюкова.
С митрополитом Евгением для интервью мы встречались несколько раз. Первый – в Горном университете после подписания соглашения между Екатеринбургской епархией и Министерством образования и повторно — уже в резиденции патриарха на улице Царской. Нашей главной задачей было понять, что именно Русская Православная Церковь как институция и политический актор готова предпринять для диалога с обществом и воспитания молодежи.
— Подписание соглашения между Горным университетом, Екатеринбургской епархией и министерством образования о совместном духовно-нравственном просвещении и развитии теологического образования, а также круглый стол, который был проведен в стенах вуза, некоторым может показаться несколько официозным событием, за которым нет ничего практического. Вместе с тем вы говорили о пустоте, которая образовалась за 75 лет советской власти. Более того, эта пустота, по вашему мнению, и способствует таким трагедиям, как стрельба в казанской школе. Как предлагаете ее восполнять?
— Механизмы, которые были 100 лет назад, использовать можно, но это не будет иметь достаточного эффекта. Общество за это время изменилось, и нужно вырабатывать новые формы взаимодействия. Другое сознание – другие коммуникации. Но поговорим про пустоту. Я считаю, что это можно сравнить с человеком, у которого в силу болезни удален какой-то орган. Он может без него жить, но качество жизни падает. Это касается и состояния нашего общества. Есть ключевые сферы жизни человека: семья, работа, наука, искусство. Если что-то изъять – существование станет ущербным, в обществе рано или поздно произойдут необратимые изменения. Так произошло с религиозной сферой, когда советская власть ее вычеркнула. Общественный организм стал ущербным.
— Негативные явления в обществе – это отложенный эффект этой операции?
— Да, но я считаю, что человек естественным образом религиозен. Кроме этого, у нас есть генетическая память, поэтому пустота стала замещаться псевдорелигиозными формами, которые можно уподобить, раз мы с вами проводим медицинские параллели, опухолям. Искаженные формы духовной жизни ведут к экстремизму, суицидам, отрицанию продолжения рода.
— Т.е. нам остается уповать только на генетическую память, если мы говорим о возрождении истинной религиозности?
— Один христианский подвижник сказал: душа человека по природе христианка, ей свойственно сострадать и стремиться к созиданию. Кроме этого, нам доступен колоссальный пласт культуры, в котором заложены правильные ценности и правильные векторы.
Прикасаясь к мировой культуре, мы неизбежно прикасаемся к религиозной сфере, к верным ориентирам. На этом фундаменте можно воссоздать то, что было разрушено.
— Когда люди приходят в вуз, это уже вполне сформированные личности. Если они планируют учиться теологии, религиозные ценности для них близки. Готова ли Церковь работать с другими представителями общества? Как прорабатывает негативное отношение и даже антагонизм?
— Очень многоплановый вопрос. Постараюсь всего коснуться. Начну с негатива, который в нашем регионе действительно по отношению к РПЦ есть. То, что для нас привычно хождение по краю, острое восприятие любого события, вызывает удивление и непонимание на других территориях нашей страны.
Когда встал вопрос, например, о строительства храма (храм Св. Екатерины, – прим. ЕАН), все это выглядело так: приходят люди и говорят, что вот мы хотим построить храм, а не торговый центр и не высотку. При этом готовы и вокруг все благоустроить. Другие люди выходят и заявляют: мы против. Это со стороны выглядело как дикость. То, что у нас здесь стало проблемой, в другом регионе восприняли бы с радостью или спокойно.
Урал — это точка сосредоточения определенных сил, которые здесь сходятся.
Это особенность нашей среды. Здесь всегда и на все будет влиять определенный расклад элит, которые здесь сосуществуют.
— Вы видите в этих событиях чье-то вмешательство, чью-то руку?
— Я вижу, что тут было пересечение многих сил и интересов и что протесты в мае 2019 года – это вовсе не отражение состояния общества. Протестовали не те люди, с которыми мы встречаемся в университетах, департаментах, поликлиниках, магазинах. У меня ощущение, что это было неслучайным событием. Есть игры, которые не ведутся в открытую. Люди вовлекаются, создается видимость, что это народное мнение. Полное ощущение Майдана. Люди скакали и выкрикивали майдановские речевки.
Я читал описание первомайской демонстрации в Екатеринбурге в 1905 году. Записанные впечатления студентов-очевидцев. И это потрясающе. Идет по улице толпа, вламывается в университет, кричат: мы все идем против царизма, за мир, труд, май. Те, кто не соглашался присоединиться, подвергались унижениям, оскорблениям и даже физическому насилию.
Студенты делятся в воспоминаниях, что по окончании стояли как котята. Понимали, что их использовали, вовлекли в аферу. И я потом читал про сквер, про Майдан. С одной стороны, много людей, но вот если задать вопрос — а тебе-то что? У него ступор. Я считаю, что это неслучайные процессы.
— Людям в сквере запомнились священники — кто в мирском, кто в церковном одеянии, которые выходили для беседы с протестующими. Как оцениваете этот шаг?
— Это был очень правильный шаг и, по крайней мере, для священников это был не пиар. Они шли, как в атаку, как из окопа поднимались. Они шли, чтобы поговорить с теми людьми, которые сами не понимают, против чего они выступают. Иисус Христос 2000 лет назад, придя на землю, не призывал повсеместно строить храмы. Главным было другое — за три года своего общественного служения он открывал для людей те ценности, те смыслы, которые впоследствии, чтобы их осознать и сохранить, воплотились в разные архитектурные формы.
Храм — это не проектно-сметная документация, не только и не столько архитектурное сооружение. Храм — это мы с вами. И храмы — это точки притяжения, это жизнь, это отношения, они культивировались, сохранялись, передавались из поколения в поколение.
— Вы наверняка знаете, что вас считают достаточно жестким и человеком, и управленцем. Как нужно было, по вашему мнению, нивелировать выступления против храма — арестовывать протестующих?
— Нет. В любой трагедии есть очень много векторов. Трагические события февраля и октября 1917 года. Если проанализировать, там тоже очень много факторов, которые сложились в определенный результат. Там вроде хлеб не довезли, полицейские не подошли, войска не успели. И в результате случился развал. По храму на Октябрьской площади была проведена филигранная работа даже на уровне плана. Все было сделано безупречно. Были какие-то человеческие просчеты со стороны власти, со стороны СМИ. Скорее, несогласованность в действиях.
— Вам нравится новое место, которое выбрали под храм?
— Мне нравилось место на площади Труда, место на острове (имеет в виду проект храма в акватории Городского пруда, – прим. ЕАН), мне нравилось место на Октябрьской площади… Мне нравится место, где сейчас планируется строительство. Главное, чтобы храм возник как точка притяжения к позитиву.
— Не слишком много храмов в шаговой доступности – Храм-на-Крови, Вознесенская церковь?
— Что является символом города Москвы?
— Собор Василия Блаженного.
— Не смущает, что рядом с ним находится полтора десятка храмов на территории московского Кремля? И Казанский собор, который на этой же площади находится.
— Поняла вашу позицию. По поводу храма как точки притяжения… Что церковь должна сделать, чтобы люди в храмы вернулись, чаще туда ходили, находили там источник, ресурс?
— Вот сегодня был на службе, деревенский храм, будний день (четверг, 3 июня – прим. ЕАН). Сегодня день Владимирской иконы Божьей матери. На службе около 100 человек. Люди, которые сознательно пришли, приехали, потому что замечательный храм, потому что интересный священник, потому что праздник, и в обычный воскресный день они сюда приходят. Это часть их жизни. Это то, что освещает их жизнь. Для них жизнь без посещения храма, без совместности в этом пространстве как еда без соли. Этих людей не нужно в этом убеждать, это явственное нормальное течение жизни. Это деревня, в которой живут 500-700 человек. И вот в храме — 100. Это недалеко от Екатеринбурга. Надо, чтобы сохранялась та жизнь, которая в этом приходе уже сформировалась. И это уже не исключение, это нормально. Да, есть приходы, где нет такого священника. Есть другой, который не является примером и идеалом. Я свидетель того, что в нашей жизни, в нашей церкви большинство священников являются правильными. И храмы совершенно не пусты.
— Как наполнить все храмы в таком случае?
— Не хочется впадать в совершенную конспирологию, но, например, общаясь с педагогами, я часто слышу, что за последние 20 лет было сделано очень много организационных шагов для того, чтобы система образования не работала. Чтобы на выходе из сферы образования не получался тот самый ответственный, здоровый, созидательный человек.
— Почему так происходит?
— Социальная жизнь – это система сфер, и они связаны между собой. То же самое происходит в сфере здравоохранения. И это глобальная проблема: за прошедшие годы итальянская система здравоохранения претерпела развал, определенные силы были заинтересованы в таком итоге.
— Изнутри или извне?
— Это синергия. И в этом отношении церковь является серьезным стабилизатором. Иисус Христос говорит своим ученикам, что они — соль земли. Соль и как то, что сохраняет от порчи, и как то, что придает вкус. И в этом отношении церковь является такой солью, которая сохраняет от порчи. После революции 1917 года первые серьезные удары были нанесены именно по тем институтам, которые сохраняли государство от разрушения: армия, дворянские и купеческие сословия, семья и церковь. И ту же самую ситуацию я наблюдаю сегодня.
Не надо все валить на внешнее, но отрицать серьезное колоссальное внешнее давление мы не можем и не будем. Санкции, которыми нас наказывают, направлены на конкретных людей, а не на абстрактную экономику. Эти публичные и непубличные санкции касаются тех, кто пытается сохранить государство, поддерживает церковь.
— Вернемся к школе. Существует план, как церковь привести в школу? Ведутся ли со светской властью переговоры на эту тему? Например, заменить школьных психологов священниками. Как вам такая идея, насколько она жизнеспособна?
— Инициатива по введению в школе предмета «Основы религиозных культур и светской этики» шла не от церкви. Это решение принял президент страны Дмитрий Медведев в 2009 году. Это был ответ на массовый запрос общества о возврате в школы духовного и нравственного воспитания. Поэтому и был введен обязательный предмет для всех учеников, но с важной оговоркой в связи с тем, что Россия – страна многоконфессиональная. Поэтому предмет разделен на шесть модулей: четыре по числу мировых религий и два модуля более светских – «Основы мировых религий» и «Основы светской этики».
Но этот предмет реализуется сегодня с не очень высоким КПД. Потому что учитель, который поставлен преподавать основы религиозной культуры, сам не очень хорошо владеет этими основами. Его в семье не учили, в школе и университете он этот предмет не изучал. Он пошел учиться в университет, потому что любит русский язык, литературу, математику. То, что он любит, он это изучал и преподает. И тут ему говорят — давай ты детям будешь рассказывать об основах буддистской культуры. И мы понимаем, что учитель не будет так давать этот предмет, чтобы дети его полюбили и прониклись.
И если не заниматься подготовкой педагогов, то все это будет скатываться на религиозную и светскую этику. У нас в регионе именно она лидирует в выборе.
Поймите, воспитательный потенциал, который содержит в себе предмет «светская этика», — ничтожен. Это обо всем хорошем против всего плохого, это ни о чем.
А вот основы религиозной культуры, любой из названных — это конкретика, которая основана не только на общечеловеческих ценностях, а на культуре, которая исчисляется тысячелетиями. Познавая эту культуру, дети понимают, что такое храм, что такое долг, что такое служение, и смогут впоследствии отличить религиозный фанатизм от нормального проявления религиозности.
— Нужно педагогов научить преподавать эти предметы? Или это должны быть другие педагоги?
— Вы правильно сказали — надо работать системно с педагогами. Вы же знаете, чем вызубренный предмет отличается от понятого? То же самое с учителем происходит. Он что-то прочитал, но не понимает, какие-то заученные фразы говорит. И дети чувствуют эту фальшь. Если проведена системная работа с коллективом, если сам учитель проникся и заинтересовался, он несет это детям, опираясь на серьезную базу. Пока учителя имеют возможность преподавать уроки из этого курса по окончании программы повышения квалификации.
Но повышать квалификацию имеет смысл, если у тебя уже есть основное образование, но если у тебя базы нет, то как ты можешь повышать то, чего нет. Когда этот предмет вводился, Минобр сделал правильный акцент и было прописано, что образовательным учреждениям необходимо вступить в контакт с религиозными организациями: и с епархиями, и с духовными управлениями мусульман, и с буддийскими общинами. Есть регионы, где эта работа налажена очень хорошо. Это Ростов-на-Дону, Краснодар, Тамбов, сегодня Москва в лидерах, она была очень слаба. Но там систему создали прекрасную. Соответственно, там, где это построено, педагоги не протестуют, а пользуются тем потенциалом, который заложен в этом предмете. И результаты впечатляющие. И я это не на пустом месте говорю, были замеры проведены.
— Есть ли в каждой школе место священнику? Достаточно ли их в нашей епархии?
— Работать с детьми может только человек с педагогическим образованием. Число школ и число священников, имеющих педагогическое образование, не совпадают. Для того, чтобы работать с детьми, тем более в начальной школе, надо понимать возрастную психологию и методику преподавания. Это очень тонкая материя. Если ты закатишь детям монолог на 45 минут о каких-то высоких материях, то дети через 15 минут начнут шуметь, а через полчаса сорвут урок. Поэтому место священника в данной ситуации – в работе с педагогом.
— Есть ли в планах настроить такую работу, не только в плоскости обучения учителей?
— Да, вполне. Священнику необязательно постоянно находиться в школе, его место в храме. Но если дети, педагоги, административный состав будут знать, что есть такая фигура, как священник, он может дать очень многое и семье, и родителям, и самому ребенку.
Приведу пример: прежде чем совершать таинство венчания, священник обязан очень внимательно поработать с молодыми людьми, чтобы рассказать о смысле семейной жизни, об ответственности, о целях и мотивах создания семьи, о том, как выходить из конфликтных ситуаций, какая высшая цель жизни человека и семьи. Если молодые люди эти элементарные принципы усвоят, то вероятность того, что семья через год развалиться, понижается.
Если семья в течение всей жизни общается с тем же самым священником, который их венчал, задают ему вопросы, как им преодолевать сложные моменты семейной жизни, в таких семьях мало разводов, я тому свидетель. Если в этой семье появляются дети, они тоже соприкасаются с этими смыслами. Они попадают в высшую школу, в армию, у них есть некий фундамент, принципы: почему они не должны совершить суицид, взять ружье и убивать окружающих, почему надо с вниманием отнестись к словам старшего и дать добрый пример младшему. Формируется крепкие, правильные, человеческие отношения.
Возвращаясь к школе: в ней должны быть и психолог, и медсестра, и священник. Кстати, в тех обществах, которые не переживали советский период, это так и есть. В Греции и в Италии, например, сохранились эти отношения. Мы общаемся с педагогами, рассказываем, какие смыслы содержит предмет “Основы православной культуры”, педагог осознает, что такое православие, что такое священник, зачем он нужен. Он не для того, чтобы кадилом помахать, водой окропить и напугать как-то. Это важный и существенный элемент нормальной жизни человека. И, естественно, педагог сам уже может рассказать об этом детям.
Дети усвоят и будут понимать, храм — это не место, где покемонов надо гонять, скакать и протестовать, а это место, которое поможет выжить тебе и твоей семье.
— Как относитесь к историческим параллелям между нынешним временем и первой половиной XX века? Нет ощущения, что грядет что-то важное?
— Очень много аналогий, параллелей. Происходят очевидные вещи, которые могут выстрелить, а могут не выстрелить… У человека появляются симптомы болезни, мы понимаем, что он может умереть. Либо, может, человека лихорадит, и у него приобретается иммунитет, и он оправится. То, что страну лихорадит, — это очевидно. Мы не в вакууме живем и являемся частью мира, где пересекается множество интересов. Сколько стран за прошедшие 20 лет прекратили свое существование? Например, Ливия, сильная и экономически, и социально. Они лишились всего. Мы в этом отношении не исключение, тоже в зоне риска.
— Какие настроения среди священников епархии в Екатеринбурге? Какая паства вам досталась?
— Когда я служил здесь, это были люди, с которыми я жил, работал, спорил. Мне было горько, когда я уезжал, и я плакал от радости, когда совершенно неожиданно для себя вернулся. Не только от прихожан исходит волна доброты, и от священников я чувствую то же самое, хотя, казалось бы, «начальником вернулся». Прошло уже больше полугода, но градус этой доброты не снизился.
Люди в большинстве своем понимают, зачем они пришли на эту службу. Понимают, что это всегда будет связано с какими-то лишениями, трудностями, с необходимостью много трудиться. Большинству сегодня очень нелегко, даже с информационной точки зрения: до сих пор есть эхо после ситуации со Среднеуральским монастырем. Экономическая ситуация очень непростая. Недавно был в одном приходе первый раз за семь лет, видно, что они очень стараются. Снаружи идеальный храм, а внутри видно, что работы остановлены.
В основном священники — это наши люди, которые любят свою страну, церковь, в большинстве своем свою жизнь посвящают этому служению. Это означает, что, если человеку предложить сегодня другую высокооплачиваемую работу, 90 % скажут: “Я выбрал свой путь, я буду по нему идти”. Это служение.
Идеализировать не буду. Откуда берутся неправильные полицейские, неправильные военные, неправильные учителя? Мы же все вышли из той среды: из неполных семей, из школ, где учителя не очень понимают, чему они учат. И могут быть среди пастырей люди, которым очень тяжело соответствовать этим идеалам.
— И вы уже понимаете, кто именно такой?
— В какой-то степени понимаю, в какой-то степени человек всегда загадка.
— А феномен Сергия — это тоже из-за того, что у нас на Урале такое смешение сил?
— Это не уральский феномен. Потому что подобные ситуации происходили и происходят в разных регионах нашей страны.
