В 1910 году состоялся переезд Увицких в Екатеринбург, где батюшка стал инспектором классов и законоучителем Екатеринбургского епархиального женского училища, регулярно совершал богослужения в церкви во имя преподобного Феодосия Тотемского. Одновременно он являлся активным членом епархиального проповеднического комитета, товарищем председателя церковно-археологического комитета, организатором и первым директором церковно-археологического музея.
В Екатеринбурге жизнь Увицких была содержательной, наполненной общением с интересными людьми, у них появились новые друзья: пианистка Мария Николаевна Сенилова и известный в будущем уральский писатель Павел Петрович Бажов, который тоже преподавал в епархиальном училище. В доме Увицких нередко устраивались творческие вечера: отец Сергий играл на скрипке, М.Н.Сенилова садилась за фортепьяно, а Павла Ивановна пела. В Екатеринбурге у Сергея Александровича в 1910 году родилась дочь Нина, а в 1912-м — сын Николай. Крестным отцом Николая стал выпускник Пермской духовной семинарии, впоследствии известный писатель, Павел Петрович Бажов.
Из Екатеринбурга в 1913 году отца Сергия перевели в город Камышлов и назначили ректором Камышловского духовного училища. Вместе с ним переехали в Камышлов многие преподаватели Епархиального женского училища, в том числе и П. П. Бажов.
Во время революции и гражданской войны отец Сергий находился в Камышлове. В 1918 году он временно стал настоятелем Покровского собора города Камышлова. Шла гражданская война, которая в Камышловском уезде, по сравнению с другими районами Урала, отличалась особой жестокостью. Рабочие Камышлова входили в состав знаменитого полка Красных орлов, прославившегося своей беспощадностью. Поэтому, когда в июле 1919 года Камышловскому духовному училищу было предписано эвакуироваться с Белой армией в Иркутск, отец Сергий согласился на переезд. Путешествие было очень трудным.
Вот как вспоминал впоследствии об этом младший сын отца Сергия Николай: «Когда мы и некоторые преподаватели духовного училища собрались, на улицы города невозможно было выехать: сплошной поток беженцев переполнял улицы!.. Очень трудно было влиться в этот поток, который двигался очень медленно, часто останавливался, если у кого-то впереди что-то случалось…
С нами ехал очень энергичный священник — отец Василий Словцов. Он, видя, что в общем потоке этом далеко и быстро не уедешь, предложил свернуть с большой дороги, по которой двигался поток беженцев, и ехать окольной дорогой до Омска. Он знал эту местность и взялся руководить поездкой…
С ним свернуло с большой дороги на окольную телег десять…
Итак, десять телег свернули с большой дороги на окольную… Уже сильно темнело и начался сильный дождь, когда мы въехали в Рычалгу — болотистый лес со страшно грязной и ухабистой дорогой, по которой отец Василий Словцов в своих высоких охотничьих сапогах шел впереди, заходя в каждую яму на дороге, заполненную водой, ощупывая ее ногами и ведя за собой первую лошадь с телегой беженцев. Так мы, уже в полной темноте, „черепашьим шагом“, еле-еле продвигались вглубь этой Рычалги…»[1]
С большим трудом беженцы добрались до Омска, а оттуда в переполненном товарном вагоне доехали до Иркутска. В Иркутске Увицкие остановились у брата матушки Павлы — Владимира Ивановича, профессора Иркутского университета. Отец Сергий был прикомандирован к женскому духовному училищу в качестве преподавателя. Иркутск в это время находился в руках белых под командованием адмирала Колчака. Через некоторое время к городу подошли части Красной армии, начались бои за Иркутск, а линией фронта стал университетский городок. «Мы находились в университетской ограде, и через нас летели (с обеих сторон) бомбы… Было очень страшно!..»[2] — вспоминал Николай.
Две недели длились бои за Иркутск. Войска адмирала Колчака отступили, и весь город подчинился красным. Чтобы хоть как-то содержать семью, отец Сергий вынужден был поступить счетоводом на аптечный склад фармацевтического подотдела Управленияздравоохранения.
В июне 1920 года семья Увицких вернулась в город Камышлов, и отец Сергий стал служить в Покровском соборе. Батюшка был прекрасным проповедником, умел до каждого донести смысл евангельского слова. Даже неверующие люди приходили послушать его проповеди. Угрожая арестом, власти стали требовать от отца Сергия прекратить проповедовать. 10 июля 1920 года его арестовали, обвинив в том, что во время пребывания белых на Урале он занимался антисоветской агитацией. Прихожане Покровского собора не побоялись заступиться за своего пастыря.
На общем собрании прихода было составлено обращение к властям, в котором говорилось: «Мы, верующие прихожане градо-Камышловского Покровского собора, собравшись по приглашению председателя нашего приходского совета, имели суждение о судьбе своего приходского священника отца Сергия Александровича Увицкого, недавно арестованного по распоряжению правящей власти, и по всестороннем обсуждении постановили: просить Комитет правящей власти освободить гражданина отца Сергия Увицкого из-под ареста и отдать его на поруки всего нашего общества, как человека необходимого как для нас, прихожан, так и для его большого семейства, и, как гражданина беспартийного, для судьбы нашей Российской Социалистической Федеративной Советской Республики совершенно безопасного, в чем грамотные подписуемся, а за неграмотных доверяем подписаться…»[3].
По делу проходило сорок семь человек. Тридцать шесть из них, в том числе и отца Сергия, признали виновными и приговорили к бессрочному заключению в концлагере, с применением принудительных работ. Сначала отец Сергий находился в Камышловской тюрьме, а в конце июля 1920 года его перевели в Екатеринбургский губернский концлагерь. Здесь он заболел тифом и его положили в тюремную больницу. Каким-то чудом ухаживать за ним разрешили крестной матери его младшего сына Николая, преподавательнице музыки Сениловой Марии Николаевне, которая работала вместе с отцом Сергием в Екатеринбурге, а потом переехала вслед за ним в Камышлов для работы в духовном училище. По случаю третьей годовщины Октябрьской революции власти объявили заключенным амнистию, 12 декабря 1920 года приговор отцу Сергию пересмотрели и постановили заменить бессрочную меру наказания срочной — на один год. В 1921 году он был освобожден из заключения.
После освобождения отца Сергия определили служить в Успенский собор Верх-Исетского завода города Екатеринбурга. Здесь ему в качестве псаломщика помогал старший сын Михаил. В Екатеринбурге Увицким жилось очень тяжело: в записках Николая Увицкого об этом времени сказано, что все члены семьи тогда «до ужаса голодали».
Однажды к отцу Сергию пришли жители села Меркушино Верхотурского уезда: они побывали на приеме у Екатеринбургского епископа Григория (Яцковского) с просьбой прислать в село второго священника и Владыка указал им на отца Сергия. После службы батюшка пригласил сельчан к себе в дом, но накормить их было нечем. Гости достали из своих сумок провизию и сами накормили всю семью священника. Договорились, что осенью, как только установится санный путь, из Меркушино приедут за отцом Сергием.
В 1921 году отец Сергий выехал с семьей в Меркушино. Служить отцу Сергию предстояло в храме святого праведного Симеона Верхотурского. Меркушинцы встретили батюшку с большим почетом и радушием. В селе в те времена было изобилие продовольствия: хлеб, кедровые орехи, ягоды, рыба и тому подобное. Даже спустя многие годы воспоминание о жизни в Меркушино вызывало у Николая Увицкого благодарное чувство радости: «И с тех пор как мы покинули Верх-Исетск, мы перестали голодать — по милости Божией и по молитвам праведного Симеона и всех святых! Слава Богу!..»[4].
Почти каждый день в село приходило множество голодающих из разных мест, и меркушинцы им помогали. С вечера жители села наполняли продуктами большие решетки из-под белья и в течение дня раздавали собранное голодным пришельцам, а вечером снова наполняли эти решетки. Однажды вместе с голодающими пришла в село и мать священника — Увицкая Ольга Ивановна. Через две недели она умерла от брюшного тифа. По свидетельству Николая Увицкого, отец Сергий успел исповедать и причастить ее и она отошла очень спокойно и радостно. Похоронили Ольгу Ивановну на приходском кладбище в селе Меркушино.
В Меркушино батюшка прослужил три года, церковь при нем во время раскола осталась верна Патриарху Тихону. Ревностное отношение отца Сергия к священническим обязанностям очень не нравилось местным властям. Его часто вызывали к начальству и требовали прекратить проповедовать.
В 1924 году отец Сергий переехал ради обучения детей в город Нижний Тагил. Но власти не позволили детям священника учиться в общеобразовательной школе, пришлось искать для них частных педагогов. Сначала отец Сергий служил во Введенской церкви, но вскоре храм захватили обновленцы. В 1925 году отец Сергий был возведен в сан протоиерея, стал благочинным староцерковного Нижне-Тагильского округа и настоятелем Выйско-Никольского собора.
Как благочинный, батюшка много сделал в своем округе для сохранения и укрепления канонического строя Русской Православной Церкви в период активной деятельности на Урале обновленцев и григорьевцев. Он считал, что обновленчество причинило Церкви страшное зло, нанесло ей такие раны, залечивать которые придется очень долго. Архимандрит Верхотурского Николаевского мужского монастыря Ксенофонт (Медведев) рассказывал, например, что отец Сергий принадлежал к тем пастырям, которые «были настроены к защите Патриарха»[5]. С этой целью ему с единодушными пастырями и мирянами удалось даже попасть на обновленческий Собор 1923 года. Но власти, разрешив им присутствовать на Соборе, лишили отца Сергия права голоса и запретили высказываться.
Между тем в стране в конце 1920-х годов началась очередная кампания по закрытию церквей. Осенью 1929 года власти Нижнего Тагила по требованию рабочих решили закрыть и Выйско-Никольскую церковь. Отец Сергий сделал все возможное, чтобы не допустить этого. Он призывал верующих к усиленной молитве, посту, убеждал чаще исповедоваться и причащаться. На заседании приходского совета решили собрать подписи верующих под обращением к властям с просьбой не закрывать храм.
В проповедях он говорил: «Миряне! Производят гонение на Православную Церковь. Нам нужно сплотиться, не допустить осквернения и поругания православной веры и Церкви. Жизнь на земле становится тяжелой, и с каждым годом нас постигают разные бедствия. Это — кара Божия за наши грехи, за наше неверие. Мы все знаем, что человек перед смертью всегда просит помощи от Бога, и Он дает ему помощь, помогает и восхваляет его, и дает жизнь, где нет такого гонения на Православную Церковь.
Терпите, православные, переносите все напасти, как терпел и переносил наш Спаситель Иисус Христос. Мы терпением победим, как победил Христос. Возносите и восхваляйте имя Его, боритесь и страдайте за веру Христову, молитесь и утешайте молитвами святыми свою истинность. Бог милостив и нам поможет, услышит наши мытарства и гонение с нас снимет. О Господи, помоги нам»[6].
В документах составленного чуть позже в отношении батюшки следственного дела говорилось, что священник Увицкий отличается от других священников «своими проповедями, которые он произносит за каждым богослужением в продолжение целого часа. В проповедях он говорит из Евангелия, которое сравнивает с современной жизнью. Поэтому проповеди носят антисоветский характер»[7]. Также: «несмотря на мясоед, ввел в церкви пост и исповеди, что повлекло за собой увеличение посещаемости церкви верующими. Проводить богослужения начали каждый день. Для сбора подписей назначили трех регистраторов, так как один не успевал. Одновременно вывесили расписание часов богослужения. Одним словом, началось усиленное возбуждение религиозных масс, что, в свою очередь, увеличило доход церкви до 1000 рублей в месяц»[8]. И далее: «Увицкий — человек очень начитанный. Другие священники Выйско-Никольской церкви иногда тоже говорят проповеди, но их проповеди бывают очень короткими и только выдержками из Евангелия. Увицкий же своими большими ораторскими способностями всегда привлекает большое количество верующих. Среди обывательско-нэпманской публики проповеди Увицкого находят подходящую почву. Он возбуждал верующую массу против коммунистов, не признающих учения Христова, и тем самым подрывал авторитет советской власти, вызывал вражду в отношении коммунистической партии, являющейся руководителем политической и хозяйственной жизни в СССР»[9].
10 февраля 1930 года отца Сергия арестовали и посадили на время следствия в Тагильский дом заключенных (домзак). Его обвинили в антисоветской пропаганде. В постановлении о привлечении его в качестве обвиняемого говорилось: «Увицкий С., являясь священником монархической религиозной ориентации, в целях противодействия социалистическому строительству, в связи с движением среди рабочих за изъятие церкви под культурные нужды, повел среди верующих антисоветскую деятельность, выразившуюся в том, что для привлечения в церковь большого количества верующих не в установленные сроки ввел посты, говение, причащение. Под его руководством приходской совет развесил объявления и расписания, носившие по существу антисоветский характер»[10]. Под объявлениями, носившими антисоветский характер, подразумевались вывешенные в церкви объявление о часах записи верующих и расписание богослужений.
В ответ на эти обвинения отец Сергий написал заявление, в котором убедительно доказывал их абсурдность:
«Следственно-заключенного в Тагильском домзаке
Уралобласти Увицкого Сергея Александровича
Заявление
Находясь в Тагильском домзаке в течение уже 2½ месяцев в качестве следственно-заключенного с обвинением меня по статье 58-10, часть 2-я, я имел достаточно времени продумать предъявленные мне обвинения и выявить, насколько они соответствуют истине. И свои выводы, сделанные по тщательном взвешивании всех данных, касающихся моего положения, я считаю необходимым выразить в настоящем объяснении, каковое прошу принять дополнительно к показаниям, данным мною при следствии.
Конкретно мне предъявлены следующие преступления:
Я как служитель религиозного культа произносил будто бы проповеди, в которых возбуждал верующих против советской власти, говоря о том, что жизнь людей становится все тяжелее, что наступают последние времена, якобы народился антихрист, приближается огненный потоп, который истребит мир, и т[ому] п[одобное]. Затем мне приписывается противодействие мероприятиям советской власти, направленным к изъятию храма под культурные нужды, каковое противодействие выразилось в призыве верующих отстаивать свой храм, в совершении усиленных молений о сохранении храма. Попутно при этом же на следствии указывалось на мой авторитет среди верующих, на мое усердие в деле проповеди и то впечатление, какое они производили на верующих, вызывая их проливать слезы, на то, что я принимаю большое участие в деятельности церковно-приходского совета. Все это бралось на следствии под сомнение, трактовалось в смысле доказательства моей политической неблагонадежности и, таким образом, ставилось мне в вину.
Вот конкретный материал, предъявленный мне в качестве обвинения на следствии.
Ответ по существу этих обвинений мною был уже дан на следствии, но, к сожалению, зафиксирован в протоколе допроса лишь в самых общих чертах, не могущих устранить возможных недоразумений, пролить вообще свет на всю мою деятельность как приходского священника и способствовать, таким образом, выяснению истины.
Ввиду этого и в целях предупреждения ошибки при окончательном решении моего дела органами советской власти я считаю необходимым настоящим письменным объяснением пролить свет на мою деятельность как приходского священника, выявив всю правду относительно предъявленных мне обвинений.
Прежде всего, считаю необходимым выявить свои религиозные убеждения и отношение к советской власти.
Я — убежденный православный христианин и священник, избравший таковую деятельность по внутреннему произволению. Мои религиозные убеждения сложились под влиянием воспитания меня в религиозной семье и образования в духовной среде, законченного в духовной академии. Получив такое воспитание и образование и имея полную убежденность в истинности христианского вероучения и морали, я по внутреннему влечению избрал для себя деятельность священника как наиболее соответствующую таковым убеждениям и благоприятствующую практическим целям христианской религии — устроению жизни на началах Евангельского учения: любви к Богу и человеку, нравственному возрождению и достижению спасения в вечной жизни.
Осуществлению этих целей христианского вероучения и была всецело посвящена моя пастырская деятельность в качестве приходского священника. В проповедях я говорил об утрате добрых христианских нравов, выражающейся в расстройстве добрых семейных отношений, в непочтительности детей к родителям, в легкости взглядов на вопросы целомудрия и брака, в неуважении к достоинству человеческой личности, столь часто наблюдаемом ныне во взаимных отношениях друг к другу. Говорил также, что следствием упадка добрых христианских нравов и является то, что жизнь людей становится все тяжелее, поражается разными бедствиями: болезнями, материальными недостатками, расстройством семейного благополучия, войнами и междоусобицами. Указывая на это, я призывал верующих к исправлению нравов, взаимной любви, примирению и всепрощению, к памятованию об ответственности всех перед Богом на Страшном Суде Его. Таким образом, проповедь моя была посвящена темам чисто христианского учения веры и морали, я отнюдь никогда не выходил из указанных границ, не позволял себе переходить на почву политики или вообще касаться деятельности и мероприятий советской власти.
Придавать моим проповедям характер политический или находить в них что-либо, бросающее тень на действия и мероприятия советской власти, — дело, совершенно не соответствующее истине, плод или недоразумения, невежества и тупости, или желания сознательно извратить выраженные мною мысли, придав им ложное освещение в целях опорочить мою политическую лояльность в отношении советской власти, вводя таковую в невольное заблуждение и побуждая ее принимать неправильные решения.
Утверждаю это еще и потому, что мои политические убеждения таковы, что я отнюдь не принадлежу к принципиальным практическим противникам советской власти, признавая таковую, согласно христианскому учению, как власть, „сущую от Бога“, которой нужно повиноваться „не за страх, а за совесть“, воздавая „кесарево — кесарю“, и как власть, признанную народом для осуществления социальной справедливости, для ограждения трудящихся масс от угнетения и эксплуатации со стороны всех, кто хотел бы свое счастье устраивать на несчастье ближнего, на порабощении и угнетении слабых и беззащитных. При этом я никогда не забывал того руководящего принципа, который указан нам в примере и словах Иисуса Христа, отклонившего от Себя миссию обсуждать и решать дела чисто житейские, практически гражданского характера, что является делом гражданской власти (отказ решить тяжбу между братьями, спорившими о праве владения наследством). Зная это, я не позволял себе в проповеди касаться вопросов и обстоятельств жизни в смысле политического, гражданского освещения и разрешения их, считая это делом гражданского порядка, предоставленного всецело компетенции гражданской власти. Но по примеру Самого Спасителя нашего, касаясь вопросов устроения жизни, я говорил лишь о духовной стороне дела, указывая на необходимость искать прежде всего Царствия Божьего и правды Его, все дела свои устраивать на началах любви к Богу и ближнему, побуждающих христианина поступаться своим благом в пользу ближнего так, чтобы этим путем устранять всякие споры и недоразумения во взаимных отношениях…
Зная свою аудиторию, я старался излагать свои мысли соответственно умственному развитию слушателей, а о возможности злостного извращения моих мыслей какими-либо недоброжелателями и не думал. Вот этим-то и объясняется то неправильное освещение моей проповеднической деятельности, какое дано в обвинительном против меня материале. Так, мои мысли о тяжестях и бедствиях в жизни людей и испорченности нравов, о распространении безбожия и неверия совершенно неосновательно перетолковываются в смысле якобы критического отношения к мероприятиям советской власти; призыв христиан к стойкости в вере, к христианскому нравственному единению как членов Церкви трактуется как организация верующих для целей политических; напоминание об ответственности всех людей перед Богом на Страшном Суде характеризуется как стремление запугать верующих с целью отвлечения их от безбожия, вместе с тем и от устроения жизни на началах, указываемых гражданским законом и руководством.
К моему изумлению, приписывается мне то, что я говорил якобы о нарождении антихриста, отождествляя его с компартией, указывал будто бы близкий срок конца мира и т[ому] п[одобное]. Этого я не мог говорить, зная запрещение Иисуса Христа вычислять на этот счет „времена и лета“, и что в приписываемом мне смысле мог сказать только совершенный невежда в христианском учении, абсолютно не знакомый с христианским учением об антихристе…
Далее, меня обвиняют в организации верующих в деле сохранения приходского храма в их религиозном пользовании, причем трактуется это как незаконное противодействие мероприятиям советской власти. Но в чем выразилась фактически моя деятельность в данном отношении? Обвинение указывает, что в этих целях я руководил действиями приходского совета, приглашал верующих к усиленной молитве и говению, что было сделано письменное объявление об этом от имени приходского совета на церковной стене внутри храма.
Счастлив видеть, что обвинение не может констатировать ни одного факта, больше указанного. Но можно ли и в указанных данных найти достаточное основание для обвинения меня в нарушении каких-либо законов советской власти? Можно удивляться тому, что само стремление сохранить храм в пользовании верующих есть уже незаконное противодействие мероприятиям советской власти. До сих пор я думал, что гражданские законы советской власти, признающие свободу вероисповедания и предоставляющие верующим для пользования в религиозных целях помещения храмов, отнюдь не приписывают кому-либо насильственно отнимать храмы у верующих, хотя и в целях использования их под культурные нужды. Признать это значило бы признать наличие определенного законом запрещения религиозного культа и гонения на религию со стороны законной власти. Наоборот, предоставляя верующим возможность удовлетворять свои религиозные нужды, советский закон и власть воспрещают всякое насилие и произвол над верующими, указывая в то же время законный путь к разрешению вопросов, касающихся изъятия храма для использования его в иных, нерелигиозных, целях. Это определенно подтверждается постановлением ВЦИКа и СНК от 8 апреля 1929 года и последовавшими декретами и разъяснениями, опубликованными в официальной печати, внесшими в это дело полную ясность и точность.
Чем же, таким образом, я повинен против закона, если действительно оказывал верующим, по их просьбе, содействие в деле сохранения за ними храма, давая разъяснения в приходском совете тому пути, по которому, согласно указанию закона, должно быть направлено все дело, и если, по их же просьбе, помогал им в разработке официальных заявлений и ходатайств, направленных в гражданские учреждения в порядке, указанном тем же законом советской власти?
Что же? Или дело ходатайства граждан перед советской властью незаконно? Или руководство, даваемое гражданам в направлении их на путь законности, преступно? Или, может быть, я как священник, не лишенный звания и всех прав гражданина, не имею права разъяснять и помогать своим прихожанам в указанных случаях?..
К сожалению, принятые приходским советом меры не увенчались желанным успехом — храм был отобран от верующих, когда все дело об изъятии его находилось на стадии разрешения вопроса в облисполкоме и прежде, чем постановление облисполкома было объявлено верующим, как это требуется постановлением ВЦИКа и СНК от 8 апреля 1929 года. Но я счастлив видеть, что во все время, когда решался вопрос о храме в гражданских учреждениях, не было ни одного какого-либо эксцесса со стороны верующих, хотя они и были очень обеспокоены и опечалены за судьбу своего храма.
Наконец, приписывают мне призыв верующих к усиленной молитве, посту и говению, предпринятых фактически по просьбе самих верующих, — можно ли в этом усмотреть что-либо противозаконное? Полагаю, что и в этом случае ни я, ни приходской совет и вообще никто из верующих не может быть обвинен в нарушении советских законов и в противодействии власти.
Таковы обвинения, предъявленные мне на следствии, квалифицированные по статье 58 ч. 2 УК, не соответствующие, по глубокому моему убеждению, существу дела и моей деятельности приходского священника и фактически совершенно необоснованные. Признавая это, не нахожу нужным говорить и оправдываться в прочих несущественных предъявленных мне обвинениях: моей авторитетности среди верующих, моего усердия к делу проповеди и того впечатления, какое эти проповеди производили на верующих. Это может быть объяснено лишь тем, что если я принял на себя служение приходского священника, то считаю своим священным долгом служить религиозным интересам избравшей меня общины не за страх, а за совесть, соответственно канонам христианской церкви и в строгом соответствии с законами советской власти…
Увицкий Сергей Александрович.
1930 год, 23 апреля.
Тагильский домзак Уралобласти»[11].
В своем заявлении отец Сергий выразил уверенность в том, что на особом совещании при коллегии ОГПУ будет вынесено решение об освобождении его из заключения, и пообещал властям выехать за пределы Нижне-Тагильского округа, поскольку Выйско-Никольский храм все равно уже был закрыт.
На допросах отец Сергий также пытался доказать следователю несостоятельность предъявленных обвинений и виновным себя не признал. 16 мая 1930 года на заседании тройки ОГПУ по Уралу по внесудебному рассмотрению дел он был приговорен к пяти годам лагерей. При его крайне слабом здоровье, о чем он сообщал следователям, такое решение было равносильно смертному приговору. Отца Сергия отправили в вишерский исправительно-трудовой лагерь.
Тяжело пришлось семье батюшки после его ареста. Матушка постоянно находилась с младшим сыном Николаем. Дочерей, как детей «врага народа», уволили с работы. Не имея возможности заработать на кусок хлеба, матушка с детьми переехала в город Невьянск по приглашению старосты Невьянского храма, Татьяны Романовны, хорошо знавшей семью Увицких, и по благословению настоятеля этого храма. В храме дочери стали петь в церковном хоре. Дочь отца Сергия Нина вскоре вышла замуж за псаломщика Григория Александровича Пономарева. Свадьба была светлой и радостной. Съехались немногие родственники. Но было больно от сознания, что эту радость не могли разделить с ними все их родные…
Матушка отца Сергия, Павла Ивановна, пыталась узнать о судьбе мужа, и вскоре ей удалось получить разрешение на свидание. С сыном Николаем она ехала сначала на поезде до станции Усолье Пермской области, потом на пароходе до реки Вишера. В месте слияния рек Белая и Вишера располагался исправительно-трудовой лагерь «Булаг». Двое суток пробыла здесь матушка, пока не выяснила, что отец Сергий находится в другом лагере. Снова пришлось им плыть вверх по Вишере на пароходе. По берегам реки сначала тянулся лес, а потом скалы, которые глубоко врезались в воду, делая путешествие опасным. Некоторые из этих скал нависали над рекой так, что под ними было по-настоящему страшно плыть. До самой деревни Воронье матушке Павле с Николаем пришлось добираться на моторной лодке. Деревня находилась на правом берегу, а на противоположном берегу, на равнине, на скорую руку был сооружен лагерь, обнесенный колючей проволокой, территория которого охранялась вооруженными солдатами. Вместо деревянных бараков стояли брезентовые палатки, в которых жили заключенные. Отец Сергий в этом лагере занимал должность помощника лекаря. Это назначение он получил лишь потому, что знал латынь. Других врачей в лагере не было. Медицинский пункт располагался в деревне в доме из одной комнаты, посредине которой была натянута веревка с перекинутой простыней, разделявшей помещение на две половины. По одну сторону от простыни помещался медпункт, а по другую — сапожная мастерская. Днем отец Сергий работал в медицинском пункте, а на ночь в сопровождении конвоя возвращался в лагерь.
Матушке удалось снять в деревне комнату. Ей разрешили в течение недели видеться с мужем. Отец Сергий терпеливо переносил скорби заключения. Самым тяжелым было для него то, что он был лишен возможности служить Божественную литургию. «Он был священником, и ему вместо того, чтобы быть „лекпомом“, очень хотелось хоть еще раз постоять у престола Господня!»[12] — вспоминал сын Николай. Вскоре срок свидания закончился, и 8 июля 1931 года матушка стала собираться в обратный путь. Во время последнего свидания отец Сергий тайно передал Павле Ивановне священнический деревянный крест, сделанный из кипариса. Этот крест был привезен из Иерусалима, в нем находилась частица Древа Господня. Крест отцу Сергию передал в вишерском Булаге старенький священник — протоиерей Николай. Отец Николай говорил, что он долго не проживет, скоро умрет, и попросил отца Сергия хранить эту святыню. При обысках крест приходилось постоянно прятать, делать это становилось с каждым днем все труднее, поэтому он и передал его матушке.
Осенью 1931 года отца Сергия перевели в другой лагерь — на Беломорканал. Матушка снова выхлопотала разрешение на свидание. Время свидания власти ограничили двумя часами. В октябре 1931 года Павла Ивановна приехала к месту заключения мужа. Она шла на свидание вдоль колючей проволоки, и вдруг ее остановил идущий навстречу старик. «Павлинька!» — сказал он. Матушка с трудом узнала отца Сергия: он весь опух, поседел, еле двигался, хотя ему было тогда чуть больше пятидесяти лет. Павла Ивановна заплакала и бросилась к мужу, но конвоир грубо оттолкнул ее. Он разрешил им сказать друг другу лишь несколько слов и произнес: «Свидание закончено». Это была их последняя встреча. 12 марта 1932 года отец Сергий умер в лагере, обстоятельства его смерти неизвестны[13].
Хотя сказано: «по смерти настанет суд, когда мы оживем; и тогда имена праведных будут объявлены и показаны дела нечестивых»[14], но, по милости Божией, имена и судьбы многих угодников Божиих уже сейчас известны на земле для нашего утверждения в вере и спасения. Среди них не забыто и светлое имя отца Сергия Увицкого, прославленного в Соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской в 2006 году[15].
Святый отче Сергие, моли Бога о нас!
Источники
Архивный отдел при администрации г. Нижний Тагил. Ф. р-211. Оп. 1. Д. 155.
ГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 20005; Д. 24517; Д. 41750.
Увицкий Н. С. Дела Увицких: [воспоминания: рукопись]. Семейный архив Увицких.
ЦДООСО. Ф. 1494. Оп. 1. Д. 74.
Жития святых Екатеринбургской епархии. — Екатеринбург: Издательский отдел Екатеринбургской епархии, 2008.
Лавринов В., протоиер. Екатеринбургская епархия. События. Люди. Храмы. Екатеринбург: Изд. Урал. гос. ун-та, 2001.
Пономарева О.Г., Кибирева Е.А. “Во имя Твое…” — Издание 3-е, расширенное и значительно дополненное. — Курган: ИП Кибирева Е.А., 2007.
Жития Святых Екатеринбургской епархии. – Екатеринбург, 2008.
Материалы представлены Епархиальной комиссией по канонизации.
[1] Увицкий Н. С. Дела Увицких: [воспоминания: рукопись]. Семейный архив Увицких. С. 2–4.
[2] Увицкий Н. С. Дела Увицких. С. 7.
[3] ГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 20005. Л. 336.
[4] Увицкий Н. С. Дела Увицких. С. 11.
[5]ГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 41750. Т. 1. Л. 41.
[6] ГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 24517. Л. 21 об.
[7] ГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 24517. Л. 6 об.
[8] ГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 24517. Л. 2 об.
[9] ГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 24517. Л. 2 об., 3.
[10]ГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 24517. Л. 8.
[11] ГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 24517. Л. 15–19.
[12] Увицкий Н. С. Дела Увицких. С. 21–22.
[13] Примечательно, что известие о его смерти Увицкие получили лишь много лет спустя: уже перед началом Великой Отечественной войны.
[14] 3 Езд. 14, 35.
[15] В 2010 году священномученик Сергий Увицкий прославлен в Соборе Екатеринбургских святых.
