Каким ветром семью священника-серба занесло из Чили на Урал, как директор оперы ушёл из театра, в 40 лет поступил в духовную семинарию и женился, минуя конфетно-букетный период, почему в его доме нет телевизора и почему матушка на шпильках – это нормально? Об этом и многом другом изданию «Аргументы и факты — Урал» рассказал клирик Архиерейского подворья во имя святого Саввы Сербского в Екатеринбурге иерей Душан Михайлович.
Что общего у театра и храма
– Отец Душан, вы служили в Чили. Почему покинули Сантьяго и как оказались в Екатеринбурге?
– Да, в Сантьяго я служил восемь лет, с 2012 года. Но в определённый момент мы с супругой, как родители, задумались о будущем наших детей. Мы видели, что со временем большинство эмигрантов забывают свои корни, теряют свою идентичность, перестают разговаривать на русском языке и приобретают чилийскую ментальность. Мы этого не хотели. Да, наши старшие дети учились в школе при российском посольстве, но, во-первых, они всё равно были вне общества, а во-вторых, они бы ведь когда-нибудь её окончили. Между тем мы люди русского мира.
Моя супруга Эллина – чистокровная армянка, я – чистокровный серб, но мы оба и наши дети русскоговорящие, и культурологически мы принадлежим к русской цивилизации.
И ещё один очень важный момент. К сожалению, у нас не было своего храма, и я одно время служил в храме Русской Православной Зарубежной Церкви и продолжительное время в храме Антиохийской Православной Церкви. Причём я одновременно служил и в сербской, и в русской церкви, и двойная юрисдикция создавала массу проблем.
Кроме того, осенью 2019 года в Чили начались беспорядки. Никто не мог понять, что происходит. Молодые люди выходили на улицы и уничтожали всё подряд: магазины, памятники, парки, храмы… Это продолжалось длительное время, изо дня в день, причём карабинеры заняли наблюдательную позицию, так что погромщики чувствовали безнаказанность. Было такое ощущение, что доселе благополучная страна идёт к самоуничтожении, психологически было тяжело, и мы стали думать, как нам быть дальше. Мы же тогда не знали, что придёт коронавирус, будет объявлена пандемия, – на улицы Сантьяго вышли военные, был объявлен комендантский час, и это способствовало стабилизации обстановки.
Между тем в нашем приходе в Сантьяго был важный сегодня для Екатеринбурга человек – главный дирижёр «Урал Оперы» Константин Чудовский. Он был одним из первых наших прихожан, мы с ним подружились, и я стал духовником Константина, который на тот момент был главным дирижёром Муниципального театра Сантьяго. Он приходил на службы, а я – в театр на его спектакли. В то же время все российские солисты, которые приезжали в Сантьяго, ходили к нам в храм. Помню, однажды главные солисты «Тоски» пели у нас на клиросе.
Представляете, на службе несколько человек, а на клиросе поют звёзды российской оперной сцены!
– Они настолько знали службу, что могли выступить в роли певчих?
– Очень многие люди из мира музыки воцерковлены, ходят в храмы. А, скажем, бас Алексей Тихомиров, который несколько раз пел у нас на клиросе, в своё время вообще был регентом, поэтому, конечно, он знал всю службу.
Так вот, с Константином Чудовским мы часто обсуждали вопрос возвращения в Россию. Когда же он вернулся и оказался в Екатеринбурге, то рассказывал мне, какой это замечательный город, какие в нём прекрасные люди.
«В России открытые, душевные люди»
– И это стало для вас определяющим мотивом?
– Сначала была идея поехать в Самару, где я окончил духовную семинарию. Митрополит Самарский и Новокуйбышевский Сергий – очень важная личность для моего становления как священника, но по определённым причинам от переезда в Самару пришлось отказаться.
А Константин в Екатеринбурге общался с архимандритом Гермогеном и заочно познакомил меня с ним. И как-то на празднике святой Екатерины после службы архимандрит Гермоген обратился к тогда митрополиту Екатеринбургскому и Верхотурскому Кириллу, рассказал ему обо мне как о духовнике Константина Чудовского и о том, в каком тяжёлом положении я нахожусь. И добавил: «Владыка, надо спасать человека!» На что владыка ответил: «Ну, давайте спасать».
В начале марта прошлого года я приехал на неделю в Екатеринбург, мы познакомились, владыка Кирилл сказал, что готов мне помочь, за что ему, конечно, низкий поклон. Он буквально вытащил нас из Чили, ведь сами мы не смогли бы просто приехать (это же другое полушарие – огромные деньги!), а не то что устроится и начать жить, служить. Мы с семьёй готовы были приехать сразу же, но пандемия внесла свои коррективы в наши планы, в итоге наше возвращение в Россию отложилось до сентября.
– После Чили как прошла адаптация к жизни в России?
– Я прекрасно понимал, что не стоит полагаться на сиюминутное впечатление. Иногда, например, улица, на которой ты поселился, кажется ужасной, а через год она становится твоей. К Чили, скажем, я привыкал года четыре. А Екатеринбург мне понравился, интересный город, в нём абсолютно не чувствуется никакой провинциальности, местечковости.
Организованный город, компактный, чистый. В нём даже нет шума, характерного для мегаполисов.
– Насчёт чистоты с вами, думаю, многие будут готовы поспорить.
– Каждый ведь судит со своей колокольни. Я был и в других городах, мне есть с чем сравнивать. Вы, может быть, даже не представляете, какими могут быть дороги…
Фото: «АиФ-Урал»/ Анастасия Малышкина
– За пять месяцев вы с городом познакомились, но стал ли он уже для вас родным?
– Пока нет. Куда бы человек ни поехал, первый год – это время, когда стоит воздержаться от каких-либо суждений, поскольку всё вокруг новое, ты ещё никого не знаешь, тебя переполняют мысли, планы, эмоции, что-то очень нравится, что-то не нравится. Года три ты обрастаешь людьми – у тебя появляются свой врач, друзья, коллеги, и ты уже понимаешь своё место в этом городе. А некий итог можно подвести лишь на пятом году жизни – именно тогда уже можно осознать, сделал ли ты правильный шаг или совершил ошибку. Пока же я отмечаю очевидные моменты, о которых уже сказал, и то, что здесь открытые, душевные люди.
– В чём это, на ваш взгляд, проявляется?
– В каких-то мелочах. Мы приходим в кафе перекусить, младшая дочка начинает играть с детьми за соседним столиком, а следом и мы, взрослые, начинаем общаться. В трамвае ты задаёшь вопрос кондуктору, и она, не жалея времени, подробно рассказывает тебе, на какой остановке нужно выйти и как дойти до нужного тебе места. В магазине встречаешься с несколько суровым на первый взгляд продавцом, но стоит к ней обратиться, и она тебе всё расскажет, покажет, что-то посоветует, да ещё попутно о своей жизни расскажет.
В общении с людьми ощущаешь какую-то домашность – это чисто славянская черта, в Чили такого нет, там люди, скорее, американизированы – они могут тебе улыбаться, но ты видишь по их глазам, что им до тебя нет никакого дела.
«Приход – это семья»
– Храм, в котором вам было определено служить в Екатеринбурге, небольшой. Не были разочарованы?
– Что вы! Вы же видите, какой он уютный. Служить в деревянном храме с настоящей русской печкой – это так поэтично! Идёт служба, а ты слышишь, как потрескивают дрова в печи, – это здорово. К нам на службы приходят люди, живущие в этом микрорайоне, представители сербской диаспоры, при храме есть воскресная школа… У нас очень уютный приход, и, несмотря на то, что мы в Екатеринбурге живём несколько месяцев, уже есть прихожане, ставшие близкими нашей семье. В свою очередь, для меня приход – это семья. Так было в Чили, надеюсь, так сложится и здесь.
Для прихожан ты рано или поздно должен стать близким человеком, ты не просто батюшка, совершающий службы, к которому приходят за тем, чтобы ты наставил на путь истинный, – диапазон общения гораздо шире. Можно сказать, что пока я ещё знакомлюсь с людьми. Через совместные чаепития после службы, через исповедь. Исповедь – это ведь не просто формальность (мол, перечислил грехи по бумажке и получил пропуск на причастие), это разговор, о том, что человека волнует, чем он болеет, какие у него проблемы, как это исправить… Мне кажется, такой подход единственно правильный, если мы хотим, чтобы люди в церкви, действительно, нашли утешение, опору в жизни.
Нашу семью в православной общине святого Саввы Сербского приняли очень хорошо. Люди здесь щедрые, великодушные, милосердные, о нас постоянно заботятся, о нас молятся, порой даже те, кого я ещё не знаю.
– Вы в Екатеринбурге уже обозначили для себя культурные точки?
– Пока по понятным причинам только «Урал Оперу» – ходили на «Севильского цирюльника», на «Щелкунчик», на Рождественский концерт… Но я же не могу смотреть, слушать, как рядовой зритель, когда дирижёр – это моё духовное чадо. Я волнуюсь за него, переживаю, чтобы всё удалось. Мы и раньше обсуждали с Константином спектакли – человеку искусства важна обратная связь. Тем более что я и его духовник, и дирижёр по образованию.
«В Сибирь так в Сибирь!»
– Как музыка стала вашей профессией?
– Я ходил в музыкальную школу по классу аккордеона, но, признаться, поначалу не придавал этому значения. А подростком, мне тогда было 15 лет, впервые отправился один в Пулу в Хорватии на музыкальный фестиваль. В поезде вместе со мной ехал оркестр аккордеонистов института имени Гнесиных (ныне Российская академия музыки имени Гнесиных) – я первый раз увидел русских, которых мы все боялись. Они так сыграли на фестивале! Если бы мне кто-то сказал тогда, что я буду учиться в Гнесинке, я бы не поверил.
Но позже к нам из института имени Гнесиных приехал профессор Фридрих Липс, который меня послушал, и произошло чудо – он взял меня в Москву.
– Родители не были против?
– А что им оставалось делать, я же твёрдо – или жизнь, или смерть – решил ехать учиться в СССР. Но честно скажу, моя преподавательница музыки мне говорила: «Ты знаешь, как там занимаются? Пустые коридоры и классы, в которых только стул и пульт. Ты садишься и занимаешься минимум пять часов. Тебя время от времени контролируют, и чуть что…»
– В Сибирь?
– В Сибирь! Но я подумал – в Сибирь так в Сибирь, пусть я буду пять лет в кандалах, зато получу хорошее образование. Каково же было моё удивление, когда в первый же день в общежитии ко мне подошла девушка: «Хочешь чаю?» Выяснилось, что студенты из разных стран собираются в комнате, пьют чай, поют песни до глубокой ночи. Я думал: когда же они занимаются и где кандалы? Словом, пошла замечательная, насыщенная жизнь, не имеющая ничего общего с тем, чем меня пугали. Интересное было время!
Сначала я занимался на баяне, перейдя на этот инструмент, а потом у нас начал преподавать Владимир Андропов, и я заинтересовался дирижированием. Правда, сперва мне казалось, что это не моё, а потом, в один прекрасный момент, как будто что-то щёлкнуло – я словно прозрел и понял, что надо делать с партитурой, – мне, помню, раскрылась первая часть «Шахерезады». В конце концов, я понял, что это мой путь.
Мы начинали работать с Дмитрием Бертманом, который сегодня руководит музыкальным театром «Геликон-Опера», в Русском камерном оркестре. Потом оркестр увеличился до симфонического, и я стал главным дирижером Славянского симфонического оркестра. Но у меня не получилось, как у Бертмана, заручиться государственной поддержкой, поэтому оркестром я руководил, пока у него были спонсоры. В 1995 году я уехал в Сербию, начал работать дирижером в Сербском национальном театре в городе Нови Сад, а в 2002 году стал директором оперы этого театра. Но, знаете, боль за Россию не проходила, я под любым предлогом возвращался сюда снова и снова.
«Это был Божий знак»
– И, наконец, вернулись, чтобы стать студентом Самарской духовной семинарии?
– К этому я шёл постепенно, через духовные поиски, через воцерковление, через паломничество на Афон, через переводы православной литературы… К тому же в определённый момент, будучи директором оперы, я понял, что моё мировоззрение не совпадает с тем, что я вижу в театре. Мне было всё тяжелее и тяжелее работать. Например, был случай: мы ставили «Макбет», и молодой режиссёр хотел устроить какой-то сатанинский шабаш – чёрную мессу.
Предлагались страшные, непристойные вещи. Как я, человек, который исповедуется, причащается, мог в этом участвовать?
Это один из примеров, были и другие (мне, например, говорили, что показывать добро – скучно, а зло – интересно), и всё это привело меня к мысли, что на пути к той цели, которую я уже для себя определил к тому времени, это всё суета. В конце концов, я подал в отставку.
А потом был ряд судьбоносных встреч и поездка в Самару (я использовал любой повод приехать в Россию), где мы с моим духовником посетили новый храм Всех святых. И тут в моей жизни произошёл тот самый счастливый случай, хотя мы же понимаем: всё в этой жизни от Бога. На одной из дверей я увидел объявление – приглашение на обучение в Теологический институт. Я, уже сделавший к тому времени несколько переводов православной литературы, заинтересовался, спросил, что это за институт.
Пожилой мужчина, который нас сопровождал и показывал храм, удивился, почему меня это интересует. И, выслушав, предложил: «А поступайте сразу в семинарию». Но мне уже было 40 лет, какие пять лет обучения, разве я мог себе это позволить? А он: «Всё устроим!» В тот же день меня уже ждали в семинарии, где предложили учиться три года экстерном. Этот пожилой мужчина оказался бывшим (уже был на пенсии) ректором семинарии Иваном Павловичем Семиковым – он мне очень помогал во время учёбы.
Владыка Сергий меня благословил и, таким образом, я получил возможность бесплатно учиться и, приезжая в Самару, жить в общежитии, питаться в столовой. Это был Божий знак.
Как помогла Ксения Петербургская
– Вы в то время ещё не были женаты?
– Нет, и про священство я ещё не думал. Мы встретились с Эллиной в Самаре на Международной конференции «Кирилло-Мефодиевские чтения», куда она – филолог, преподаватель университета – приехала из Саратова. На первом заседании её внимание на меня обратила подруга: «Посмотри, какой серб симпатичный». А потом мы встретились на круглом столе, куда я попал совершенно случайно – перепутал, куда должен был идти. Мне предоставили слово, Эллина меня поддержала. В общем, воспользовавшись случаем, я попросил у неё номер телефона, она мне его написала, но предупредила, что вечером возвращается в Саратов. В этот день у меня была назначена встреча с митрополитом, а после неё я набрался смелости и позвонил Эллине.
Мы встретились – в нашем распоряжении было часов пять, не больше. Но нам хватило, чтобы понять – наша встреча была не случайной.
– Долго продолжался конфетно-букетный период?
– Его не было! Я в самую первую встречу сказал, что не собираюсь терять время на то, чтобы «дружить», «узнавать друг друга», а также что я, возможно, стану священником и что мне нужна жена. Для женщины, мне кажется, очень важна ясность, а не «может быть», «не знаю», «когда-нибудь». Вот я и взял быка за рога. Это было в мае, а потом она приехала ко мне в Сербию, и 15 июля мы поженились. Очень весёлая была свадьба, отец невесты играл на аккордеоне, Эллина пела (она замечательно поёт!) и исполняла армянские танцы.
Нашей встрече предшествовало интересное событие. Как-то подруга передала Эллине акафист Ксении Петербургской со словами: «Молись этой святой, она устроит твоё личное счастье». Позже, приехав в Санкт-Петербург в командировку, Эллина пришла на Смоленское кладбище помолиться святой Ксении, после этого у неё появилось предчувствие, что в мае она встретит свою судьбу. И именно в мае мы и познакомились. И во время первого и единственного свидания я ей рассказал, что перевёл на сербский язык житие Ксении Петербургской. Не думаю, что тут можно говорить о простой случайности.
А потом я был рукоположен и отправился служить в Чили. Эллина мне очень помогала, к примеру, поначалу некому было петь на клиросе, и матушка выучила службу на слух. Позже я пригласил из Самары регента Елену Раскопову, и мы создали хор певчих, в котором пела и Эллина. Смело могу сказать, что у нас был один из лучших приходов во всей Латинской Америке. Но по воле Божьей мы оказались в Екатеринбурге.
«Телевизора у нас нет»
– Каких принципов воспитания детей вы с матушкой придерживаетесь?
– У нас трое детей. Владислав и Мария родились в Белграде, а Ксюша у нас чилийка. Но все они россияне. А по поводу воспитания… В их жизни светское гармонично совмещается с верой. Они ходят в храм, причащаются, старшие дети учатся в православной гимназии, но всё спокойно, это без нажима.
Фото: «АиФ-Урал»/ Анастасия Малышкина
Особенность нашей семьи, может быть, в том, что у нас нет телевизора, поскольку я твёрдо решил оградить своих детей от того сора, от той агрессии, которая потоком льётся с экрана. Это совсем не то, что дети смотрят телевизор, а вы потом объясняете им, что то-то и то-то плохо. Нет. Дети не должны видеть это «плохо», они должны сразу привыкать к другой среде.
И они привыкли. Как все дети, они любят мультики – советские, «Лунтика», «Маленькую пони» и тому подобные. Но они никогда не смотрели каких-то агрессивных анимационных фильмов, они им и не интересны. Помню, как-то в Чили их пригласили в гости, где для детей на большом экране включили как раз подобные мультфильмы, в которых много шума, агрессии, резких движений, в итоге наши ушли оттуда: «Там какое-то зло показывают».
Наверное, кто-то скажет: «Но ты же не можешь полностью оградить их от информационного зла и мусора». Могу, во всяком случае пока они маленькие. Но тут важно, чтобы и родители жили в этой атмосфере, а если ты ограничиваешь детей, сам же до часу ночи смотришь по телевизору сериалы… Хотя у нас настолько насыщенная жизнь, что я даже представить не могу, что трачу час-полтора на какой-то сериал.
Хороший вкус не противоречит вере
– Вы строги относительно внешнего вида матушки?
– К сожалению, существуют такие штампы, что батюшка всегда строгий, даже суровый, а матушка всегда в платочке, в скучной одежде. Нет, Эллина другая – она красивая и, несмотря на занятость, следит за собой, любит хорошо выглядеть, разбирается в моде. Она прекрасно поёт, любит выступать. Было время, она волновалась: «Как меня воспримут, я же люблю туфли на шпильках?» Но, как оказалось, это никому не мешает, не было такого, чтобы кто-то сделал замечание. Но она, безусловно, не переходит определённых границ. Мы же говорим о хорошем вкусе, когда всё к месту.
Мне, признаться, не нравится стереотип: идя в церковь, надень всё самое худшее, что у тебя есть, стой в храме в согбенной позе – и тогда ты православный. Это искусственно! А формализм убивает веру. Мне кажется, человек должен быть тем, кем он является. Да, женщине не стоит приходить в храм в провоцирующей одежде, но почему она не может быть ухоженной? Почему вместо затрапезного платка она не может покрыть голову, например, красивым шарфиком? Почему у неё не могут быть подведены глазки? Если женщина всегда одевается скромно и не пользуется косметикой – это одно дело, совсем другое, если она изменяет своему образу специально для посещения храма. Зачем менять своё реальное лицо?
В дореволюционной России люди, собираясь в храм на службу, как раз надевали всё самое лучшее, нарядное.
– Каким образом у вас распределены бытовые обязанности?
– Нет никакого распределения, всё спонтанно. Зачем определять, кто и что будет делать? Я, например, люблю мыть посуду, могу пропылесосить, но мне не нравится вытирать пыль, а Эллина может это сделать, и так далее. Кому что нравится, у кого что получается, тот то и делает. Во время карантина, например, во мне проснулся повар, и теперь я часто кормлю семью, придумываю какие-то рецепты. Матушке это нравится, и мне тоже. Хотя какое бы замысловатое и оригинальное блюдо я ни приготовил, детям всё равно подавай макароны с сыром.
