В семье Верховских было шесть дочерей и три сына. Так как дом их был недалеко от большой дороги, то странники и нищие весьма часто приходили в это гостеприимное пристанище.
Кроме благотворительности жизнь их была украшена и другими христианскими добродетелями: усердием к церковным богослужениям и к домашней молитве, чтением духовных книг; особенно же Анна Ивановна любила читать Четьи-Минеи.
24 марта 1768 года, накануне праздника Благовещения Пресвятой Богородицы, Бог утешил родителей рождением младенца. В этот день Церковь празднует память преподобного Захарии, в честь его и нарекли младенца при Крещении.
Портрет преподобного Зосимы (Верховского). В настоящее время находится в Свято-Николаевском женском монастыре города Туринска
С самых юных лет обнаружились добрые свойства мальчика. Он был добр и простодушен, сердце имел весьма чувствительное и горячее, и хотя был тих, кроток и молчалив нравом, но по горячности сердца минутами был и вспыльчив. Так как летами был он всех моложе в семье, то мало играл с братьями и сестрами, а чаще находился при родителях, и так был привязан к ним, что почти неотлучно находился при них. Когда мать его читала вслух жития святых, то жития преподобных пустынников особенно занимали душу его: он не только хорошо понимал их, но и разгорался духом подражать им. В иные дни до обеда убегал один в сад или огород и там наедине молился как умел и как понимал (ему было тогда шесть — восемь лет), а после молитвы ел плоды и овощи для того, чтобы за обедом не есть мяса. И когда родители спрашивали, почему он ничего не ест, то с младенческой откровенностью отвечал: «Вы сегодня, матушка, читали житие такого-то святого пустынника, как он в пýстыни питался одними былиями[1] и овощами, и я хочу быть пустынником, так надобно привыкать». Родители, горячо любя сына, беспокоились, чтобы не повредилось его здоровье, и заставляли его употреблять всякую пищу, какую ему предлагают, говоря: «Сам Господь сказал ученикам Своим: „Ешьте, что вам предложат“»[2], и доброе дитя Захария с кротостью повиновалось, утешаясь тем, что поступает по слову Христову. А мать утешала его еще и теми словами, что послушание родителям всего угоднее Богу, что и в монашестве прежде всего потребуют послушания; и так он с младенчества возлюбил сию добродетель.
Когда ему исполнилось восемь лет, родители не решились отдать его, как и других сыновей, ни в какое училище, но захотели лучше иметь учителей у себя в доме. Послушный, кроткий и робкий ребенок Захария, исполняя волю родителей, с великим прилежанием старался изучить все, что ему преподавали учителя, но тщетно. Только в те дни находил он себе отраду, когда преподавался Закон Божий. Бог от юности приучал сердце отрока возлюбить святые заповеди. Наконец и родители свыклись с этим.
Василий Данилович, видя приближающийся конец своей жизни, как по старости, так и по болезненному состоянию своему, поспешил прежде определить сыновей в царскую службу, отправив всех троих, тогда еще весьма юных (младшему Захарии было не более пятнадцати лет) в Петербург.
Все три брата, по просьбе родителя и по обычаю того времени, были определены в гвардию, и притом в один полк; все трое жили вместе на одной квартире, имели все общее, нераздельное, и все трое удивительно были дружны между собою. Но пылкая юность без надзора, без поддержки могла ли устоять против искушений и соблазнов мира? Юные братья завлечены были товарищами в картежную игру, много проигрывали; меньший же Захария немедленно и решительно оставил сию гибельную забаву и советовал и братьям сделать то же.
Не более двух лет провели братья Верховские в Петербурге, как вдруг неожиданно получили горестное известие о кончине родителя. После первых дней печали и слез мать призвала к себе всех детей и сказала им: «Я желаю, чтобы вы при жизни моей и при глазах моих разделили все имение: тогда я умру спокойно, зная, что все вы останетесь без меня в мире и любви между собою». Пока делили они имение, было между ними все тихо, согласно и любовно: всякий старался лучшее уступить другому.
Не много более двух лет после смерти супруга пожила боголюбивая, горестная вдова Анна. Детей никого при ней не было, кроме любимого сына Захарии. В последний день, предчувствуя близкий исход свой, она исповедалась и приобщилась Святых Таин, потом, крепко прижав лежавшую на груди ее икону Божией Матери и заключив вместе с иконою и сына в свои объятья, испустила дух. Захария встал, взял икону и, поставив ее на стол, со слезами молился пред нею за душу матери; потом окончил молитву так: «Теперь Ты, Царица Небесная, будь моею Матерью. Тебе вручаю всю жизнь мою». С кончиною матери все кончилось для него в мире; последняя нить, привязывавшая его к мирской жизни, прервалась, ибо мать всегда убеждала его не оставлять ее, пока он ее не похоронит. По молодости лет, Захария, находясь среди мира, смутился было помыслом и желанием жениться. Однако внутреннее убеждение останавливало его.
Обстоятельства сложились так, что Илья, брат Захарии, отдал ему свою часть имения. Захария стал увлекаться любостяжанием; его радовало, что получив две части, он теперь будет богатым помещиком, но тайный голос совести сильно тревожил его во глубине сердца, хотя он старался заглушать его. «Однажды, — как рассказывал позже сам отец Зосима, — прогуливаясь верхом на лошади, оставленной братом, как только поравнялся я с церковью, вдруг точно кто рукою толкнул меня в грудь, и так сильно, что я, кажется, пошатнулся на лошади, в то же время внятно услышал следующие слова: „Ты сам пойдешь в монахи…“ Один из моих зятьев — вольнодумец, несправедливый и неверный в отношении к супруге своей, сестре моей любимой, впрочем, человек доброго сердца и очень милостивый господин для своих подчиненных, заметил грусть мою и принес мне душевную пользу, сказав следующие слова: „О чем, брат, смущаешься? Хочешь идти в монахи, да не можешь решиться? Но если пойдешь, подумай сам, что ты потеряешь? Если и моя правда, что нет вечной жизни, то ты только то потеряешь, что не поживешь так развратно, как я, а когда умрем, будем оба равные с тобою. Но ежели же ваша правда, что будет и вечная мука, и вечное блаженство в Царствии Небесном, тогда ты много выиграешь предо мною!“ Сии слова его решили все мои недоумения». По получении доброго совета, Захария не долго медлил в миру. Расставшись решительно с мирскою жизнью, весь ум свой, всю душу и сердце устремил он на служение Богу в звании иноческом. Ему был двадцать один год от роду, когда оставил он все в мире сем.
Побывав несколько раз у Брянских пустынников и пожив у них некоторое время, Захария более всех полюбил отца Василиска, одного из учеников многоопытного старца Адриана. Его тихий и кроткий нрав так привлекли к нему сердце юного Захарии, что он желал, если бы возможно было, с ним не расставаться, а все свое старание обратил на то, как бы скорее освободиться от мира и переселиться к пустынникам. Для этого отправился он в Петербург, где получив полное увольнение от службы и окончив все дела, как птица, вырвавшаяся из клетки, полетел в пустынные леса Брянские. Это было в 1789 году. Но не нашел там уже отца Адриана, который перед тем переселился в Коневскую обитель. Отец же Адриан, видя в ученике своем Василиске истинное смирение, сохраняющее душу от всякой вражьей прелести, и здравое духовное рассуждение, также великое во всем терпение и весьма подвижническую жизнь, к тому же зная его всегдашнее горячее желание совершенного пустынного безмолвия, сам, отъезжая в Петербург, дал ему благословение остаться в пýстыни в его келье, ибо на него ни с чьей стороны не было зависти: он не был рукоположен в священство, а был лишь простой пустынник. В несколько отдаленном расстоянии от отца Василиска жили и другие старцы пустынные, и к ним-то, живущим уже без отца Адриана, по возвращении из Петербурга, прибыл Захария. Все они встретили его с радостью и любовно, и когда узнали от него, что он решился уже непременно остаться с ними в пустыни, то все единогласно говорили ему: «Блажен бы ты был, добрый юноша, если бы отец Василиск принял тебя в ученики. Это звезда наша пустынная! Это пример всем нам! Но особенная будет к тебе милость Божия, если он согласится, ибо многие уже убеждали и умоляли его о сем, но имея истинное смирение, он ревнительно отказывает всем, говоря, что он невежда, непросвещенный, не может никого наставлять, и так худо и слабо живет сам, что никому не может быть на пользу: к тому же любит в совершенном безмолвии быть всегда един с Единым».
Слыша все это, благоразумный юноша Захария еще более разгорелся любовью к сему дивному старцу и желанием быть его учеником. И уже неотступно и убедительно умолял его. Старец не давал никакого ответа, однако оставил его погостить у себя на некоторое время, много утвердил его в желании пустынной жизни и усладил сердце его любовью к Богу; много и делом и словом наставил его на путь спасительный. Между прочими духовными беседами отец Василиск, рассказывая о себе, без всякого намерения упомянул, что он родом из Тверской губернии Калязинского уезда, государственный крестьянин, и находится в большой печали оттого, что кончился уже срок его увольнения и надобно ему опять явиться на свою родину: и сколь сие тяжело для него как потому, что хотелось бы ему быть мертвым для всех родных и знакомых, так равно и потому, что по неимению денег и недостатку здоровья трудно ему не только выхлопотать новое увольнение, но и предпринять такую долгую и трудную дорогу (ибо в то время было начало весны и самая распутица). Тогда Захария с великою радостью и горячностью духа обещал помочь отцу Василиску, дав слово, что доставит ему паспорт, и немедленно отправился в путь. И чем более было затруднений как в пути, так и в присутственных местах, тем более утешался он, что этим докажет свою горячую любовь к старцу. Получив желаемое (то есть паспорт для отца Василиска), он возвратился к нему с радостною душою, но с изнуренным телом. Расстроившись здоровьем, он так сильно болел, что едва мог двигаться, ибо по причине разлития вод и совсем испортившейся дороги, ехать было почти невозможно, и потому большую часть пути шел он пешком. Захария возвратился к старцу весьма больным и пролежал у него некоторое время, пока молитвами старца не возвратилось к нему прежнее здоровье. Старец Василиск, тронутый его любовью, обещал принять его жить с собою, но только, как искусный и опытный муж духовный, советовал ему сделать начало жизни монашеской в каком-нибудь общежительном монастыре, чтобы испытать себя прежде в послушаниях монастырских и научиться терпению и смирению в обществе многих братий. «А без сего, — говорил он, — не только неполезно, но и весьма опасно и вредно начинать безмолвие. Хотя малое время искуси себя, чадо Божие, в общежитии, тогда приди ко мне. Я и сам от юности моей, посвятив себя на служение Богу, сначала много лет провел в монастырях в разных послушаниях, потом, хотя и жил в уединении, но в послушании при отце Адриане, и только уже после всего этого Господь даровал мне столь многожеланное безмолвие». При сем он откровенно рассказал ему, сколько в пустынном одиночестве терпит он страшных искушений и мечтаний бесовских, сколько трудов в скорбей как телесных, так и душевных, причем иногда бывает тоска и уныние и страхи, а иногда утешение и заступление от Господа. «И потому не должно вступать в сии подвиги пустынножительства, — продолжал старец, — не прошедши прежде пути послушания в общежитии». Отец Василиск, утвердив, наставив и утешив младого воина Христова, отправил его в Коневскую обитель под управление отца Адриана. С великою радостью и отеческою любовью встретил отец Адриан любезного ему юношу и вскоре вчинил его в число братии (в 1790 году). Видя его ревность и желание нести иноческие подвиги, он позволил ему участвовать во всех тяжких трудах братии. Захария с горячим усердием всегда старался, чтобы ни в чем не отставать от братии в трудах их, а потому, частью от непривычки, частью от неумения, при своей юности и нежном телосложении, всегда более всех был утомлен. Заметив сие, добрый пастырь пощадил здоровье юноши, чтобы с молодости не повредить оное, и дал ему только два послушания, а именно: печь просфоры и исполнять пономарское служение в церкви.
Отец Адриан поручил одному старцу учить Захарию в пономарском служении; старец тот был из простого звания, из сельских крестьян, весьма прост обычаем; но, пробыв много лет пономарем, знал исправно сие дело и стал попросту учить Захарию, как простого мальчика. А когда он в чем-нибудь и неприметно ошибется, то при всех в церкви обличал и поправлял его. И вражьим наваждением так возненавидел его Захария, что даже глядеть на него равнодушно не мог, и не только его учение и поправление, но и каждое слово его было ему противно. Сам отец Зосима рассказывал об этом искушении: «Вижу я, что дело худо: погибаю! И потому уже не утешительные, но горькие слезы начал проливать я пред Господом, и когда в алтаре исправлял я должность мою, то уже казалось мне, что я недостоин подходить к жертвеннику и престолу, и тосковал о сем и много проливал слез, зная, что ненависть и злоба более всего противны Господу и что никакой молитвы, никакой жертвы не приемлет Он от враждебного сердца, и нет Ему там обители, где нет мира и любви. Если Господь повелел любить и врагов, то сколь виновен и мерзок я перед Ним, ненавидя безвинно сего доброго старца! И с Божией помощью начал я стараться действовать вопреки тому, что внушало мне сердце. Пономарю обыкновенно дают всякий день просфору; и я всякий день сам, не евши, отдавал оную сему старцу с низким поклоном и с видом усердия; но каково мне было это делать! Точно я противу рожна прал. Он же, не ведая чувств моих, принимал у меня с любовью, гладя меня по голове обеими руками, говоря: „Спаси тебя Господи, чадо доброе“. Иногда же обнимал меня; а мне все это было тяжко и неприятно. Но Господь, видя скорбь мою и старание, не замедлил Своею мне помощью и не только отогнал от сердца моего беса ненависти, но и совершенно переменил чувства мои. И недолго был я в этом искушении, но после так полюбил препростого и доброго того старца, что сподобил меня Бог послужить ему в болезни. И умер он на руках моих».
С искренним чистосердечием и не щадя себя, открывал свои помыслы отцу Адриану молодой инок. Скоро его постригли в чин иноческий с именем Зосима. Отец Адриан, сделавшись начальником Коневской обители, не изменил ни в чем образа жизни: такую же носил худую одежду и обувь, как и в пустыни, и не только в монастыре своем, но и в Петербурге. Несмотря на старость и слабость свою, отец Адриан при посещении столицы почти всегда ходил пешком, а ученик его Зосима носил за ним его сумку, в которой были его книги и некоторые необходимые вещи, также пожертвования на обитель; сумка была старая и с заплатами из разных лоскутьев. И эту-то сумку, ходя сзади за бедно одетым старцем, носил благовидный молодой инок высокого звания и воспитания, бывший офицер, имевший в IIетербурге много знакомых и сослуживцев: легко себе представить, что, часто встречаясь с ними, он стыдился, краснел и смущался. В сердце Зосимы родился ропот и неудовольствие на отца Адриана. Богобоязненный Зосима лишь только приметил, что побеждается оными, как немедленно со смирением и слезами кинулся в ноги отцу своему Адриану и сказал: «Прости меня, отче. Недостоин я называть тебя отцом моим, недостоин и ходить за тобою. Ты достиг бесстрастия, а я, обладаем страстью самолюбия и тщеславия, стыжусь рубища твоего, стыжусь носить за тобою старую сумку твою, особенно же если встречаю кого из моих прежних знакомых, то не вижу и пути пред собою. И от самолюбивой страсти моей рождается во мне еще горшая страсть негодования на тебя и в помыслах моих я осуждаю тебя, полагая, что это делаешь ты для показания своей святости, ропщу на тебя, зачем водишь меня за собою, как будто хвастая, что имеешь меня учеником своим. О отче мой! Если бы ты знал, как мучительны мне эти помыслы, как тяжко мне открывать их тебе! Ибо другой помысел останавливал меня и говорил мне, что ты за это лишишь меня любви и милости отеческой, что отпадет от меня сердце твое, и ты отвергнешь меня. Но я осудил себя, что я сего достоин, и потому решился открыть тебе всю душу мою». При сих словах Зосима опять с горькими слезами кинулся к ногам отца Адриана, говоря: «Не смею, отче, даже просить прощения у тебя!». «Дерзай, о чадо мое доброе, — прервал его отец Адриан, поднимая его. — Дерзай и не смущайся! Это не твои помыслы, а вражьи; твоя же чистосердечная предо мною откровенность и внимание к себе делают тебя еще дороже, еще любезнее моему сердцу». После этого случая Зосима всею душою, со всею ревностью старался подражать отцу Адриану и сам возлюбил нищету и простоту от всего сердца.
В это время в Коневской обители был иеромонах Сильвестр, муж весьма благоговейный, который жил уединенно, пребывая в молчании и упражняясь в чтении Священного Писания. К нему, по благословению начальника своего, стал ходить отец Зосима для духовной и полезной беседы. Отец Сильвестр, видя молодого инока, горящего духом ко всем подвигам и к победе над страстями, раскрыл пред ним учение о внимательной сердечной молитве, коей сам был делатель: объясняя ему, что именем Иисусовым и священным оным трезвением внутренней молитвы лучше всяких орудий можно победить все приражения вражии и удержать помыслы от парений. Отец Зосима с усердием, по благословению отца Адриана, занялся как исполнением сей священной молитвы, так и чтением книг отеческих, в коих более находится объяснений об умной сей молитве, а именно: Добротолюбие, писания преподобных Нила Сорского, Исаака Сирина и прочих святых пустынножителей. И тогда-то еще более почувствовал он влечение к пустынному уединению, ибо оное священное упражнение непременно требует тихого безмолвия и духовного наставника, который бы проверял каждое движение ума и сердца; а без этого можно легко впасть в прелесть. Но при всем том ни добрый пастырь и наставник отец Адриан, ни старец Сильвестр не могли заменить в сердце Зосимы возлюбленного ему Василиска. И так прожив в Коневском монастыре почти три года и пройдя послушания, и испытав искушения, отец Зосима неотступно и со слезами стал просить отца Адриана отпустить его в пустыню к отцу Василиску. Отец Адриан сказал ему: «Потерпи немного, я хочу проситься у митрополита за сбором в Смоленскую губернию, тогда и тебя возьму с собою, и посетим там отца Василиска и прочих пустынножителей; я надеюсь уговорить его ехать с нами в Коневец».
Через некоторое время отец Адриан исполнил свое обещание. Он с Зосимою посетил всех пустынников в тех местах. Все были весьма рады сим боголюбивым посетителям, но более всех обрадовался отец Василиск. После первых радостных минут и после многих духовных и взаимно откровенных бесед отец Адриан начал убеждать отца Василиска переселиться в Коневец. Но не желая расстаться со своей любезною пустынью, и потому со всею кротостью и смирением изъявил свое несогласие на предложение отца Адриана, представляя ему, что нет справедливой причины оставить ему свое пустынное убежище. Между тем отец Адриан, который и по исповеди и по пострижению был Василиску отцом духовным, сказал, что если тот его преслушает, то лишится его отеческого благословения и уж не будет называться сыном его духовным. Услышав это, Василиск залился слезами и, припав к ногам отца Адриана, просил прощения и дал слово ехать с ними. Отец же Зосима с той минуты положил твердое намерение в сердце, чтобы с помощью Божией до конца жизни или до смерти старца не разлучаться с ним и быть в совершенном к нему повиновении, чтобы без воли его и без благословения никогда ничего не делать, и не скрывать от него даже самого малого помысла — одним словом, предать ему всю душу.
Вскоре отец Адриан со всеми спутниками благополучно прибыл в Коневецкий монастырь. Добродушный отец Адриан в трех верстах от монастыря, на уединенном пустом месте выстроил две келии, недалеко одна от другой, и с молитвою и благословением отпустил их на безмолвие, поручив Зосиму старцу Василиску. В любви святой они начали проходить жизнь отшельническую. Отец Сильвестр, также с благословения отца Адриана, в скором времени присоединился на безмолвие к Василиску и Зосиме, построив себе третью келию немного далее от их келий. Три года отец Зосима беспрестанно носил скрытно от всех, кроме Василиска и Адриана, по нагому телу острую власяницу, грубо сотканную из грив и хвостов лошадиных, от которых больные и глубокие раны не заживали на теле его. Бдением, всенощными трудными работами он немилостиво изнурял юную плоть свою, горя духом к бесстрастию бесплотных Ангелов. Обет же свой так строго хранил, что не только на безмолвии своем, или в обители, или в церкви, но и в Петербурге не смотрел на женщин и не приближался к ним, и даже не подходил к той лавке, где продавала женщина. «Как только увижу, — вспоминал отец Зосима, — что мелькнет женское платье, то так опущу или скошу глаза мои, что не только не вижу лица ее, но и свет станет темен у меня в глазах. По прошествии восьми лет удивил Господь милостью Своею надо мною и с тех пор помиловал меня, и на всю жизнь мою избавил меня от всех страстных ощущений и всяких нечистых помыслов».
Не излишним будет рассказать и о телесных упражнениях, и о порядке жизни их во время пребывания в Коневце: пять дней неисходно проводили они в своем уединенном безмолвии, а в субботу, после вечерних своих правил приходили в обитель ко всенощной; в воскресенье, после литургии, обедали вместе с братией за общей трапезой, и, получив от начальника на пять дней все нужное им для пищи и работы, также и книги для чтения, опять к вечеру в воскресенье возвращались в свое уединение, где очень много трудились для обители.
Отец Зосима научился писать уставным письмом, также хорошо вырезал деревянные чашки, ложки и прочее, а отец Василиск делал глиняную посуду, горшки; еще плели они корзины, лапти, лукошки из березовой коры; в собирании же ягод и грибов томили себя до усталости и, собирая оных множество, все — и рукоделие свое, и плоды в субботу приносили в обитель. Отец Зосима имел большую склонность читать духовные книги, а чтобы иметь больше возможности пользоваться сим чтением, он выучился в Петербурге искусно и красиво переплетать книги, дабы и посторонние охотно отдавали ему свои книги, причем вместо всякой платы, он ставил одно условие: чтобы неспешно требовали отделки, ибо он обыкновенно прежде сам прочитывал книгу и выписывал из нее, что ему нравилось, а потом уже переплетал и возвращал тому, от кого ее получал. Светских же никаких книг не брал переплетать. Отец же Василиск, не весьма искусный в чтении, предавался более молитве сердечной.
Пришел отцу Зосиме помысел, и он, соглашаясь с ним, говорит отцу Василиску: «Зачем мы так много занимаемся рукоделием, а наипаче собиранием ягод? Если Бог дал нам жизнь отшельническую, то мы и должны молением, чтением и богомыслием заниматься. Братия и без нашего рукоделия довольны всем, и кроме нас есть в обители братия, которые собирают и приносят на трапезу довольно грибов и ягод». Но смиренный Василиск отвечал ему: «Весьма много и то для нас, что мы по любви к нам отца и братий не в молве, но в тишине живем и все нужное дается нам готовое от монастыря; посему и нам надобно хотя малостью заслужить у них потребное для нас. К тому же мои молитвы не так Богу угодны, как отеческие за меня и братские, и когда я что принесу им на трапезу и покушают они от моих трудов и помолятся за меня Богу, то верю, что ради их молитв Господь более меня помилует».
Итак, старец Василиск всякий день ходил собирать ягоды и грибы и в субботу относил в монастырь, за что вся братия очень благодарила его, а отец Зосима не только мысленно осуждал его, что безмолвник так суетится, но дерзал иногда и в лицо укорять, будто он не безмолвствует. Старец же усердно увещал его, говоря: «Можно с помощью Божией, и ягоды собирая, иметь память молитвенную и богомыслие. Не с народом, но также в поле или в лесу, как и в келии, — один с Богом; а по собирании ягод можно сесть отдохнуть и заняться нарочито упражнением в молитве». И много увещевал его, да не высоко мнит о своем преуспеянии и надеется не на себя, но более на молитвы отца и братии. «Но я, окаянный, — говорил о себе отец Зосима, — более верил своему мнению, нежели здравому суждению отца моего, и не стал ходить с ним за ягодами, но, оставаясь один в келии, начал еще более поститься и продолжительнее молиться и упражняться в чтении. Что же последовало за такое мое несогласие с отцом и сопротивление ему? Совершенное охлаждение к молитве и ко всему богоугодному, расстройство в мыслях, досада, осуждение и как бы отчуждение от старца, томление и тягота в совести; напоследок, видя себя в таком положении, начал я приходить в отчаяние. И если бы, Божиею милостию, не познал моего заблуждения — в совершенную бы пришел прелесть. Тогда начал я окаявать себя с признанием, сколь гибельно, живя в повиновении у старца, не последовать его раcсуждению. И когда старец взошел ко мне, со слезами раскаянья припал я к ногам его, прося прощения. Тогда старец весьма обрадовался и обнял меня, как отец заблудшего сына, и с любовью простил меня; и со словом прощения его все те сопротивные чувства, томившие меня, исчезли, и тогда же я воcчувствовал самого себя в прежнем обычном моем настроении, то есть мирным, радостным, исполненным любви и покорным старцу».
Коневские пустынники сделались славны, и Коневский остров стал наполняться посетителями. Однако не только не утешала их такая слава человеческая, но была им тяжела, они непременно решились удалиться и приступили с убедительным прошением к отцу Адриану, чтобы он отпустил их на Афонскую Гору или в молдавские пустынные пределы. Но отец Адриан никак не соглашался, прося, чтобы не оставляли они его, доколе пребывает он в настоятельской должности. По прошествии же некоторого времени, отец Адриан действительно испросил себе увольнение от начальства, и, приняв на себя великий образ схимы, в коем наименован Алексием, переселился на покой в Москву, в Симонов монастырь. Отъезжая же из Коневца, он дал благословение Василиску и Зосиме удалиться во внутреннюю пустыню, куда Господь управит путь их, рассказав им, однако же, что в областях Сибири есть много диких необитаемых пустынь, не пожелают ли они пойти туда. Он благословил их испросить увольнение у митрополита Санкт-Петербургского Гавриила, сам предварив Владыку об их расположении духовном и намерении. После его удаления, братия приступила к отцу Зосиме, прося его со слезами и с усердием, чтобы он согласился заступить место отца Адриана и принять священство и начальство над ними; и уже хотели послать некоторых братий к митрополиту просить его, чтобы он назначил к ним начальником Зосиму. Много стоило трудов, и слез, и прошений отцам Василиску и Зосиме, чтобы освободиться от сего избрания; и тогда братия, уважив их безмолвие, хотя со скорбью и с сожалением, не принуждала их более.
Увидев возможность исполнить свое всегдашнее сильное желание удалиться на глубочайшее безмолвие, Василиск и Зосима обратились с прошением об увольнении из Коневца, где прожили десять лет, к митрополиту Гавриилу, который, зная их ревность о благоугождении Богу и предупрежденный от отца Адриана о любви и стремлении их к безмолвию, уволил их. Первой целью их стремления была Святая Гора Афон, и три раза они были уже на границе отечества, но каждый раз непреодолимые препятствия заставляли их возвращаться: то война с турками, то карантины по причине бывшей тогда заразной болезни, то повеление высшего начальства никого не пропускать за границу. Добрые благодетели снабжали их деньгами на эти путешествия, но, возвращаясь, они отдавали каждый раз деньги своим благотворителям, которые, удивляясь их бескорыстию, тем более любили и уважали их. Однако старцы решились сделать еще последнюю попытку: подали прошение Императору Павлу I и, получив отказ, уверились, что не благоволит Бог к их намерению поселиться на Святой Горе Афон. Тогда они решились на другое. Они просили некоторых купцов-мореплавателей завезти их на какой-нибудь необитаемый остров и там оставить, но те отвращали их от этого, говоря: «Может быть, какие-нибудь варвары пристанут кораблем к острову вашему и, найдя вас, возьмут в плен, тогда вместо пустынного безмолвия всю жизнь свою будете невольниками у неверных». Помня же совет духовного отца своего Адриана, они обратились мыслию в пределы сибирские. Странствование свое они начали от Малороссии. В Киеве отечески принял их митрополит и успокоил в Лавре, где прожили они два месяца; оттуда отправились в Крым, обходили там горы и дебри, но не нашли себе по духу приюта по причине многих иноземцев и разноверцев, там живущих. И признав, наконец, что нигде кроме Сибири не благоволит Бог им жить, покорились святой воле Его.
Ехали благополучно до самого Тобольска, где Преосвященный Варлаам[17] милостиво принял их и благословил прожить им в Иоанновском монастыре, сколько пожелают. Преосвященный благословил их жить в его епархии, где они сами изберут себе место, а губернатор дал от себя билет для свободного пропуска во всей Тобольской губернии. С таким напутствием объезжали и обходили они разные пустынные места. Зима застигла их в Кузнецком округе. Желая провести оную уединенно, они удалились от деревни за сорок верст и сделали землянку в лесу, а один благочестивый крестьянин обещал в продолжение зимы доставлять им пищу, а весной вывести их оттуда.
С одним упованием на Промысел Божий остались они жить в большом, диком и неизвестном им лесу, в мрачной землянке. Сибирские морозы пробирались и сквозь эту землянку, ветры и метели бушевали вокруг нее, но огонь любви Божией преодолевал стужу.
Перезимовав с великими лишениями, они, чтобы не умереть от голода, вынуждены были вернуться в Кузнецк. Многотрудная дорога[3] вывела их к реке, которую неминуемо им надобно было перейти. Они увидели, что разлившаяся вода была наравне с берегами, но в предыдущую ночь от бывшего сильного мороза казалась крепко замерзшею. Отец Василиск пошел вперед, и так как он был легче (мал ростом и сух телом), к тому же без всякой ноши, то перешел благополучно. Отец же Зосима, перейдя почти всю реку, вдруг провалился и погрузился по самую грудь; тогда он уже совершенно отчаялся быть в живых, ибо ноги были привязаны к лыжам, а лыжи в реке, во льду и снегу увязли, достать же их рукой и выпутать ноги вода и лед не допускали, так что невозможно было и помыслить, каким образом выйти на берег. Тогда они в сильной скорби от всего сердца и единогласно возопили: «Теперь Тебе, Владычице Пресвятая Богородице, помогать!» И Василиск подал ему руку, а Зосима сказал: «Может быть, твоей рукой Матерь Божия помилует меня, если же нет, я пущу твою руку, не втащу тебя, но умру один здесь». И о чудо Божией Матери! Отец Зосима вышел на берег неожиданно легко и скоро, и непонятно, как вдруг освободились из лыж ноги, привязанные ремнями. Через несколько дней, вконец обессилев, вышли они к селению.
Около двух месяцев были они в столь сильном расслаблении, что не могли употреблять обыкновенной пищи, но только самую легкую, и то весьма мало. Они прожили в Кузнецке около трех месяцев, пока совершенно не оправились и не укрепились. Увидев всеобщее усердие жителей и удобность уединенных мест в лесах кузнецких, решились поселиться навсегда в той стране. Усердная молитва указала им место за проливами, именуемыми Трикурые, от этого места в пятидесяти верстах находится город Кузнецк, а по дороге к городу в тридцати верстах — деревня Сидоровка. Кроме этих двух селений не было жилья человеческого на расстоянии от двухсот до пятисот верст. Здесь в 1799 году с Божией помощью выстроили они две келии, недалеко одна от другой. Оставаясь неразлучными душою, сердцем и умом, Василиск и Зосима разлучились кельями ради большего безмолвия.
Им жаль было и часу времени отнять от занятий духовных на приготовление трапезы, а потому и придумали они в глубокую осень с неделю или более позаботиться о том, чтобы всю зиму провести в совершенном безмолвии и тишине: убрав все плоды и овощи небольшого огорода, брюкву, свеклу и прочее отварив, а капусту оставив сырой, также напекши травяного хлеба на всю зиму, ибо они во все время пустынного жития не вкушали хлеба из одной чистой муки, но всегда смешивали ее с травою, и наварив какой-нибудь похлебки, все это заморозив, они поставляли на холод, чтобы всю зиму не готовить кушанья, чтобы и тогда, когда топятся их печи, им или стоять на молитве, или сидеть во внимании умного сердечного делания, или заниматься чтением. Когда же к трем часам пополудни оканчивали молитвенные правила и духовные занятия, тогда отрубив топором мерзлого хлеба и мерзлой пищи, когда какой придется, и, разогревая в печи, трапезовали. После трапезы они занимались рукоделием до позднего вечера; после же правил вечерних снова садились на молитву сердечную, и иногда в этом умном внимании принимали мало сна, но опять будили друг друга на полунощную молитву; а иногда и до полуночи не преклонялись на ложе свое, которое состояло из одной деревянной скамейки с деревянною колодочкою вместо подушки. Хотя они жили в разных кельях, но и молитва, и трапеза, и труды, и рукоделие, и скудное пустынное достояние их — все было нераздельным у них, и если иногда из любви к глубокому безмолвию по несколько дней и не сходились они, то, стуча палочкою, давали знать друг другу о времени молитвы и о трапезе; и другой таким же стуком отвечал, что он жив и здоров, слышит и соединяется с ним молитвою или трапезой. Даже и ночью таким образом они будили друг друга. И в разных келиях, и в разных телах, их души составляли как бы одну душу и жили одною жизнью.
Один раз в год во время Успенского поста они ходили дня на три или на четыре в город Кузнецк для исповеди и причащения Святых Таин Христовых. А в прочее время три раза в год приезжал к ним в лес священник со Святыми Дарами. И добрые христолюбцы изредка посещали пустынников, денег же подвижники решительно не брали ни от кого ни копейки, и, принимая только самое простое и скудное подаяние, необходимое для пропитания и одеяния, они старались воздавать и за оное своим рукоделием.
Но отца Зосиму ожидало еще одно духовное испытание. Враг нашего спасения напал на него мысленной бранью, беспрестанно нашептывая: «Иисус не Сын Божий». Воин Христов Зосима крепко сопротивлялся, ни на минуту не слагаясь с помыслами, не приемля их душою, ненавидя их сердцем, однако все радости и утешения духовные скрылись, как скрывается солнце за облака; но искусный уже в бранях духовных, он не отчаивался, не смущался, призвав на помощь отца своего и друга Василиска; они оба усердно молились против этого искушения, а отец Зосима присоединил к сему прилежное чтение святых учителей церковных: святителей Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста и других. Около года вис
