18 апреля память священномученика Алексия Кротенкова: «Сейчас как никогда нужно твердо верить в Бога, крепко держаться веры православной!»

В 1915 году отца Алексия перевели в село Нижне-Романовское Тобольской губернии, в котором он служил до 1929 года. Это село было местом ссылки. Батюшка старался поддерживать административных ссыльных, оказывал им посильную материальную помощь. В 1927 году он в течение недели укрывал у себя священника Анатолия, бежавшего с места ссылки из Сургутского района Тобольского края, а затем помог ему перебраться в другой приход, снабдив деньгами, продуктами и сопроводительными письмами. В этих письмах отец Алексий просил каждого священника помогать ссыльным, «в особенности священнослужителям, гонимым за православную веру сатанинской властью»^[1].

В 1929 году отец Алексий переехал в Свердловскую епархию и стал настоятелем Николаевской церкви села Ницинского Ирбитского района.

Никольский приход был довольно большим, в него входило пять деревень, верующих числилось около двух тысяч ста шестидесяти человек. В 1925 году церковь села стала обновленческой, но вскоре, по настоянию верующих, изменила ориентацию — «перешла в… Тихоновскую»^[2] и обновленческий священник, Валентин Павлович Первушин, был вынужден переехать служить в соседнее село.

1929–1931 годы — это годы принудительной коллективизации и массового раскулачивания, вошедшие в историю как время «великого перелома». В феврале 1929 года по стране было разослано директивное письмо секретаря ЦК ВКП(б) Л. М. Кагановича под названием «О мерах по усилению антирелигиозной работы». В этом письме духовенство объявлялось политическим противником коммунистической партии, выполняющим задание по мобилизации всех «реакционных и малограмотных элементов для контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии»^[3]. ОГПУ в инструктивном циркуляре председателям исполкомов всех ступеней предписывало уделять серьезное внимание надзору за деятельностью религиозных объединений, «зачастую сращивающихся с контрреволюционными элементами и использующих в этих целях свое влияние на известные прослойки трудящихся»^[4].

От слов к делу тогда переходили быстро. Развернув кампанию по ликвидации церквей, значительно упростили процедуру их закрытия: теперь решение об «изъятии церкви» могли принять местные органы власти. В Ирбитском округе было закрыто двести двадцать три «молитвенных здания» из двухсот тридцати имевшихся.

В прессе началась очередная кампания по разоблачению врагов народа, кулацкого элемента, все чаще слышались призывы дать отпор классовому врагу. «Рост церковной контрреволюции не случайно падает на эти годы, — говорилось в одной из партийных брошюр. — Успешная реализация пятилетки, гигантские сооружения — все это слишком очевидно говорит о неизбежности победы социализма. И именно успехами коллективизации и строительства вызвана активность империалистов и их агентуры — вредительской и церковной контрреволюции.

Особая наглость попов на Урале питается, во-первых, тем, что здесь еще много сидит колчаковской белогвардейщины, и, во-вторых, — необычайным размахом стройки на том самом Урале, который при царизме был обречен на застой на уровне прадедовской техники»^[5].

В Ирбитском районе коллективизация проходила «ударными темпами» и сопровождалась большими успехами по «ликвидации кулака как класса». Об этих успехах в Уралобком рапортовал ответственный секретарь Ирбитского окружкома ВКП(б) Лузин: «Контрольные цифры задания области выполнены с некоторым превышением. Основной костяк идеологии кулачества, руководители контрреволюционных группировок органами ГПУ взяты и изолированы, проводится работа по оформлению и составлению необходимого на них материала»^[6].

Из этого же донесения Лузина узнаем и о методах раскулачивания: «В 2 часа ночи, по распоряжению уполномоченного РИК Красулина, для раскулачивания, под конвоем вооруженных, были приведены в пожарницу кулак Казаков, его жена, их 15-летняя девочка и вместе с ними же доставлена под вооруженным конвоем уже раскулаченная семья середняка Карпова. Допрашивая о том, куда спрятано имущество приведенных, Красулин заявил: „Эх, так бы вас и расстрелял всех“. Находящиеся в пожарной части 20 человек бедняцкой части колхозников, руководимые тремя кандидатами в члены ВКП(б), начали снимать с раскулаченных одежду. Со всех сняли валенки, шапки, шубы и другие вещи, проявляя при этом прямое издевательство, наставляли на грудь ружья и кричали: „Поднимай руки вверх, снимай одежду или застрелим“. С приведенной под оружием девочки также сняли валенки, надев на нее худые пимы, снятые тут же с присутствующего и участвующего в конвое комсомольца. После обмена одежды, после того, как на жену кулака Карпова одели какую-то самую худую холщовую рубаху, стали проявлять еще большие издевательства, закончили хоровым пением деревенских свадебных песен, с навеличиванием добрых молодцев — Карповых и Казаковых»^[7].

Крестьяне, как могли, оказывали сопротивление такой коллективизации: распродавали имущество, уезжали в город и даже совершали самоубийства. Верующие люди обращались за советом к священнику.

Отец Алексий, касаясь вопроса коллективизации, говорил, что крестьяне год от года нищают, пахотная земля передана в руки лодырей и обрабатывается плохо. Крестьянство как свободное сословие исчезает и превращается в стадо животных, попадает в кабалу еще более страшную, чем крепостное право. Батюшка не благословлял своих прихожан вступать в колхозы. В проповедях называл коллективные хозяйства богопротивными, говорил, что в них собрались безбожники, богохульники и хулиганы.

В дневнике, который вел в течение двенадцати лет один из прихожан Николаевской церкви — Сонин Прокопий Антонович (впоследствии названный местными властями «монархистом, церковником-тихоновцем, ярым противником советской власти»^[8]), есть записи о том, как проходила коллективизация в селе: «В 1929 году затеяли коллектив, сбивая насильно жителей под начала коммуны. Если записался в коллектив, то отдай все: семена, живой и мертвый инвентарь, а если не записался, то лишают земельных угодий и выезжай из деревни куда знаешь, а пьяницы и лентяи торжествуют. Советская власть смотрит на это как на какую-то забаву. <…> Устойчивость колхоза самая плохая. Покосы забрали самые лучшие, а когда настал сенокос, то у них нашлось много лентяев… Сенокос шел медленно, а тут подоспела жатва, и покосы так и остались нескошенными, пашня под зиму также осталась невспаханной»^[9].

В том году осенние хлебозаготовки в Ирбитском районе были сорваны и власти обвинили в этом духовенство. Например, одним из пунктов обвинения в деле на отца Алексия Кротенкова впоследствии стал «срыв проводимых советской властью мероприятий, как то: хлебозаготовок… и особенно коллективизации сельского хозяйства»^[10].

В октябре 1929 года отец Алексий был приговорен к двум неделям принудительных работ в городе Ирбите. Батюшка поселился у бывшего домовладельца Дмитрия Федотовича Некрасова. Чуть позже чекисты в следственном деле назовут его «ярым монархистом, церковником-тихоновцем»^[11], на квартире которого собирались «все недовольные советским правительством антисоветские элементы, изливая свою злобу и классовую ненависть к существующему строю „большевиков-насильников“ и обсуждая план подготовки классового выступления против советской власти»^[12].

У Дмитрия Федотовича действительно бывали административные ссыльные и, естественно, обсуждали сложившуюся в стране ситуацию. Отец Алексий говорил о положении крестьян, о том, что их «разоряют… только за то, что они хорошо сумели поставить свое хозяйство»^[13]; говорил также о гонениях на православную веру. Эту тему отец Алексий развивал и в каждой проповеди на литургии: «Сейчас волна безбожия захлестывает Церковь Православную. Много богохульников и безбожников… закрывают церкви. Сейчас как никогда нужно твердо верить в Бога, крепко держаться веры православной»^[14].

Вскоре местные власти нашли повод для закрытия церкви. Сельсовет заявил церковно-приходскому совету о необходимости заплатить дополнительный налог за храм — страховой взнос в размере одной тысячи ста девяноста шести рублей. Таких денег у общины не было, и ее староста — Ефим Иванович Вепрев — по благословению настоятеля поехал просить совета к благочинному Ирбитской епархии отцу Алексию Сердобольскому. Благочинный ответил, что надо организовать добровольный сбор средств, так как «налог нужно платить», а «храм хранить всеми мерами, не допуская закрытия»^[15].

На 8 января 1930 года по разрешению районного исполнительного комитета было назначено общее собрание верующих Ницинского прихода со следующей повесткой дня:

1. Ремонт церкви и часовни.

2. Перевыборы церковного совета.

3. Отчет церковного совета.

4. Уплата страховых платежей.

На собрание пришло около шестисот прихожан. Они единодушно отказались от сборов денег для уплаты дополнительного страхового взноса, как незаконного. Было решено «налог-страховку» не платить, но и церковь не отдавать, всеми силами оберегать от закрытия, оставив в ней часть верующих для охраны. Отец Алексий говорил, что нужно быть твердыми и стойкими, что лучше умереть за веру православную, но не отдавать церковь на поругание богохульникам, а в случае тревоги ударить в набат.

Верующие после подписания протокола разошлись, а отец Алексий и еще человек пятьдесят остались ночевать в церкви.

На следующий день, 9 января, в церковь после утрени, перед обедней, пришли представители советской власти и объявили, что, поскольку группа верующих отказалась от уплаты дополнительного налога, придется церковь закрыть. Верующие заволновались, женщины стали кричать: «Церковь не отдадим!», а одна из них выкрикнула: «Рви безбожников». Власти покинули церковь, отец Алексий вышел из алтаря и успокоил прихожан: «Господь спас нашу церковь. Помолимся Богу, отслужим акафист Николаю Чудотворцу». После акафиста батюшка с амвона произнес: «Православные! Вы сами были сейчас свидетелями гонений на религию. Безбожники и богохульники хотели сейчас закрыть храм… [в ответ] на их бесчинства мы должны тверже верить… в Бога, быть готовыми умереть за веру православную, не [допустить] хулиганов осквернять храмы. Сейчас везде, где есть колхозы, идет закрытие церквей… Верующий истинный христианин никогда не пойдет в колхоз и не согласится на закрытие церкви… Я предлагаю всем верующим, кто свободен, остаться на ночлег в церкви… Церковь запрем изнутри и никого пускать не будем, пока не убедимся, что от закрытия церкви откажется местная и центральная советская власть… Я лично из храма никуда не [выйду]. Умру здесь»^[16].

Вместе с отцом Алексием в церкви вновь остались пятьдесят человек. Они выставили посты на колокольне, у двери. Напряженными были первые три дня.

В первую ночь батюшка молился перед иконой. Никто не спал. Отец Алексий был настроен решительно: «Из церкви никуда не выйду. Буду жить здесь, пока не уверюсь, что церковь не отберут, и вы должны следовать моему примеру»^[17].

Через несколько дней в село приехал председатель районного исполнительного комитета товарищ Клещеев и пообещал, что храм не закроют. Но отец Алексий не покидал его стен, так как был уверен, что при выходе его арестуют, а церковь отберут.

Члены церковного совета и прихожане поддерживали своего пастыря, десять дней они мужественно защищали свой храм. За советом к отцу Алексию стали приходить верующие из других сел: они спрашивали, что делать, если и у них будут закрывать церкви. «Делайте, как мы, и церковь отстоите», — отвечал он.

17 января в село Ницинское прибыл сотрудник окружного отдела ОГПУ. Узнав о договоренности отца Алексия и верующих ударить в набат при попытке взять священника под стражу и понимая, что арестовывать его в церкви опасно, этот человек пошел на хитрость. Около часа ночи он явился в дом отца Алексия и назвал себя представителем исполкома с полномочиями прокурорского надзора, срочно едущим на лесозаготовки разбирать различные жалобы и заявления. С матушкой завязалась беседа о конфискованном у них имуществе и беззаконных действиях местных властей. Гость сумел расположить матушку к себе обещаниями помочь и предложил вызвать из церкви мужа. Получив уверения, что об аресте не может быть и речи, матушка пошла к храму и стала уговаривать отца Алексия выйти для беседы.

По словам одного из очевидцев, он открыл ночью, на стук жены отца Алексия, двери церкви. Жена стала уговаривать батюшку пойти домой: «„Пойдем домой, приехал проездом работник из округа и просит прийти побеседовать, выяснить причину конфискации, проверить законность“. Отец Алексий отказался, говоря: „Меня арестуют. Я это чувствую, не пойду“. Жена уговаривала его минут 30, заверяя, что из беседы с приезжим не похоже, чтоб… арестовали. Тогда отец Алексий, помолившись перед… иконой Божией Матери, решил выйти из церкви»^[18].

Через полчаса отец Алексий пришел домой. Незнакомец предложил ему пойти в сельсовет просмотреть описи имущества. Тот нехотя согласился. По дороге в сельсовет священнику объявили об аресте и отправили в город Ирбит. Утром представитель ОГПУ вернулся в село с обыском, причем сказал матушке, что ее муж сбежал неизвестно куда. В набат верующие не ударили, так как без батюшки растерялись, бунта не было.

Отец Алексий был заключен под стражу 17 января 1930 года. Кроме него были арестованы члены церковно-приходского совета, благочинный округа, верующие крестьяне, не желавшие вступать в колхоз. Всего по делу проходило шестнадцать человек.

С 19 января этого же года начались допросы. Следствие длилось до 11 апреля.

Органы власти представили эти события как разгром контрреволюционной организации, ставившей своей целью свержение существующего строя. О «деле Кротенкова» писали в советской прессе и в научно-популярных изданиях. Так, в брошюре «За Урало-Кузбасс — против рясофорных мракобесов» говорилось: «В марте 1930 года (в бывшем Ирбитском округе) открыта контрреволюционная организация церковников, возглавляемая священником Кротенковым. Организация ставила своей целью устройство вооруженного восстания и имела руководящий штаб во главе с бывшим белым офицером Каменским. Организация вела вербовку новых членов и занималась антисоветской погромной агитацией среди населения»^[19].

Отца Алексия обвиняли в том, что он «по своим убеждениям являлся приверженцем монархического строя и ярым противником советской власти…»; «в момент проведения… хлебозаготовок и применения чрезвычайных мер к кулакам… начал группировать вокруг себя все недовольные советской властью антисоветские элементы… организовал из них подпольную антисоветскую группировку и на протяжении почти 10 месяцев являлся ее организатором и руководителем по подготовке к массовому выступлению верующих для свержения существующего… строя»^[20]; «каждое воскресенье установил чтение проповедей, насыщенных антисоветским содержанием, с призывом к верующим… чтобы они твердо верили в Бога, оставались преданными православной вере и Церкви Христовой… Пользуясь неграмотностью, религиозным фанатизмом и культурной отсталостью… бедняков и середняков… использовал предоставленную ему церковь для исполнения религиозных обрядов как легальную трибуну для проведения открытой антисоветской агитации»^[21]; «составил православный календарь и повесил его на видном месте в церкви, с надписью крупным шрифтом: „Ибо они, большевики, получивши свободу, презрели Всевышнего, пренебрегли законы Его и оставили пути Его. А еще и праведных Его попрали и говорили в сердце своем: „Нет Бога“, хотя и знали, что они смертны. Как вас, так и их ожидает жажда и мучение, которые приготовлены. Бог не хотел погубить человека, но сами сотворенные обесславили имя Того, Кто сотворил их. Посему суд Мой ныне приближается“»^[22]. Самое серьезное обвинение заключалось в том, что отец Алексий в период коллективизации не благословлял прихожан вступать в колхозы, которые называл богопротивными, и в том, что он материально поддерживал административных ссыльных.

Однако виновным отец Алексий себя не признал, лишь согласился с фактом, что ночевал вместе с прихожанами в церкви: «В предъявленном мне обвинении виновным себя признаю только в том, что, учитывая желание и просьбы верующих, я согласился вместе с ними спать при церкви в сторожке. В остальных пунктах предъявленного мне обвинения я виновным себя не признаю, так как никакой агитации и проповедей против советской власти не вел».

Постановлением тройки ОГПУ по Уралу от 11 апреля 1930 года священник Алексий Кротенков был приговорен в высшей мере наказания — расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в ночь на 18 апреля 1930 года.

В 2005 году священномученик Алексий Кротенков прославлен в соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской от Екатеринбургской епархии, в 2010 году — в Соборе Екатеринбургских святых.

Источники

ГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 41470.

ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 8. Д. 54.

Жития святых Екатеринбургской епархии. — Екатеринбург: Издательский отдел Екатеринбургской епархии, 2008.

История Русской Церкви. М., 1997. Кн. 9. Цыпин В., протоиер. История Русской Церкви. 1917–1997.

Коробейников Н. За Урало-Кузбасс — против рясофорных мракобесов. Урал. обл. изд-во, 1932.